Николай Гайдук - Романс о великих снегах

– Надо, надо! – Хозяин выставлял белоголовку. – Я эту весточку давно поджидал!

Подобное гостеприимство доставщик ценил и лишнего себе не позволял – сидел за столом ровно столько, сколько можно было для приличия. Потом решительно вставал, откланивался и разносил остатки светлых телеграмм. И примерно так же получалось иногда с чёрными депешами. Какой-нибудь хозяин, мрачнея лицом, изрекал:

– Ну, раз такое дело – заходи, помянем!

И он заходил, поминал. И в результате такой работы Алексаха через день да каждый день домой являлся «кривой, как сабля». Жена укоряла, ворчала, а доставщик оправдывался.

– Радость у людей! Ну, как не поддержать? – говорил он, или совсем наоборот: – Горе у людей! Ну, как тут…

– Да тебе лишь бы выпить! – сердилась жена. – Всё тебе по барабану, сам так любишь говорить. Дома конь не валялся, а он по чужим квартирам шараборится, рюмки собирает.

Насчёт коня, который дома не валялся, жена ему напоминала уже сто раз, наверно. И Алексашка, наконец-то, внял гласу вопиющего в пустыне.

Однажды вечером в квартиру Стародыма позвонили. Жена открыла дверь и побледнела – до того перепугалась, в обморок едва не грохнулась.

На лестничной площадке – на пятом этаже – перед раскрытой дверью стоял косматый тёмно-серый конь с длинной пышной гривой, с длинным пышным хвостом. Оскаливая зубы, конь огромными глазищами пялился в прихожую, кованым копытом по коврику стучал. А рядом Алексашка – раскрасневшийся от выпивона, довольнёхонький. Держит коня за уздечку и улыбается.

– Ты же сама говорила – в доме конь не валялся.

Жена дверь захлопнула, побежала на кухню пить валерьянку, а Стародым на площадке так задорно, так весело громко ржал – как будто конь смеялся, а не человек. Из квартиры напротив выглянул мужик, не испугался, но удивлён был до крайности: как это Алексашка умудрился животину сюда притартать?

Здоровенного коня – рысака орловского или першерона богатыря – он бы, конечно, не затащил. Это был маленький пони, напоминающий миниатюрного тяжеловоза с короткими толстыми ногами, с тяжёлой головой, широким туловищем.

Но ведь и этого, миниатюрного, одетого в густую шерстяную шубу, нужно было как-то притартать до самой чердачной лестницы.

Когда он из подъезда выходил, какая-то старуха, сидящая на лавочке, охнула и чуть на землю не сверзилась, увидев коня.

А Стародым остановился и говорит: – Вот, решил собачку прогулять.

Старуха закрестилась, качая головой.

– Совсем с глазами плохо у меня.

Домой в тот летний вечер Алексаха не попал – разъярённая супруга не пустила. Ночевал он тогда на конюшне, там у него друганы завелись – новая конюшня была неподалёку, на окраине города, где года три назад открылся сельскохозяйственный институт.

Было время, он хотел поступить в тот институт, взял в библиотеке все необходимые учебники, усердно штудировал после доставки телеграмм – он работал через день, так что имелась возможность хорошо готовиться к экзаменам. Но не было ещё такого молодца, который оказался бы сильней винца.

Постоянные выпивончики на работе – или по случаю радости у какого-нибудь адресата, или по случаю горя – отбивали охотку учиться. И Стародым, в конце концов, сбагрил все учебники назад в библиотеку.

– Агроном из меня не получится, а в председатели сам не хочу.

– Зато алкоголик получится. Тебе не кажется?

– Перестань! – Он отмахивался короткою, но цепкой рукой. – Захочу, так завяжу.

Жена ждала, ждала, когда же он захочет – и решительно заявила:

– Или ты бросаешь пить, или мы разводимся.

Разговор в подобном тоне Стародым терпеть не мог – гордость не позволяла.

– А мне по барабану. Разведёмся, распилим квартиру. Делов-то.

И притихла жёнушка, прижухла – любила дурака. И ещё бы терпела она, бог знает, сколько. Но Алексашка – со своей смазливой мордуленцией и неуёмной энергией – нежданно-негаданно завёл роман. Принёс однажды «молнию» с хорошими словами для одной хорошенькой мадам. Она радушно встретила доставщика, пригласила чайку попить. Слово за слово – и завертелось. Стародым стал частенько заглядывать к хорошенькой мадам. А жене при этом говорил, что телеграммы валом валят – хоть мешками таскай – не управляются двое доставщиков, надо бы третьего к ним пристегнуть, да не положено по уставу. Сочинял Стародым вдохновенно, правдоподобно, даже глазом не моргнув, только бабье сердце не обманешь. Жена почуяла, что здесь – в этой истории с телеграммами – именно третий присутствует, именно тот, который «по уставу не положен».

Короче, погорел он со своей хорошенькой мадам, которая оказалась не такой уж хорошенькой – для серьёзных отношений Алексашка ей и даром не нужен. И получилось, как в той поговорке: погнавшись за двумя зайцами, ни одного не поймал. Кто-то другой запечалился бы, а Стародым только плечами пожал и сказал напарнику Тетерину:

– Да и хрен бы с ними, с этими мазайцами.

– С какими мазайцами? – удивился напарник.

– А вот. – Филателист показал почтовую марку с дедом Мазаем и зайцами – марка была измята, испорчена.

После развода он перебрался в однокомнатную обшарпанную квартирку на первом этаже панельного дома, из подвала которого постоянно парило как из дьявольской преисподней. А кроме того обнаглевшие крысы постоянно приходили в гости, прогрызая дыры в железобетоне – сколько ни заделывай, сколько ни ставь капканы и ловушки, сколько ни подкидывай туда фторацетон или ещё какую отраву. Кто-то другой завыл бы от тоски в такой «одиночной камере». А Стародыму этому – всё по барабану.

Человек он самодостаточный и хотя немного зарабатывал – на жизнь хватало. Жировать он никогда не жировал, одевался скромненько, но прилично и даже с небольшой заявкой на выпендреж провинциального пижона. И молодухи у него в комнатухе – если надо – задерживались до утренней зорьки. Отбою не было от молодух. Но жениться он теперь не думал, и если кто-то намекал насчёт этого, Алексашка прятал руки за спину и зубоскальничал:

– Только под конвоем!

Покончив с телеграммами, он покупал чекушку, хлебца горбушку и направлялся к реке – микрорайон находился на окраине города; за последними серыми пятиэтажками поляны зацветали по весне, на ветрах широкошумно разговаривали стройные берёзовые рощи, вечнозелёные сосны толпились на взгорках, и там и тут горбатились тесовые и жестяные крыши ближайших дач.

Ему приглянулся гранитный береговой крутояр, с которого город можно разглядеть, и голубые заречные дали. Расположившись на поваленном дереве, он глотал из горлышка, откусывал от горбушки и с удовольствием слушал, как сердце начинает разгораться. И словно бы дымок накатывал от сердца – глаза туманились. Распрямляя грудь, он созерцал вечереющий микрорайон, который только что «обстрелял» двумя или тремя десятками телеграмм. И какое-то странное чувство начинало им овладевать – чувство полководца и завоевателя: кого хочу – того казню, кого хочу – помилую. (Бывало так, что он плохую телеграмму не сразу приносил адресату).