Николай Гайдук - Романс о великих снегах

Помнится, тогда уже засентябрило – красновато-рыжая листва ворохами покатилась по дорогам. Утренники были уже зябкие, от реки потягивало белыми, загустевающими туманами, издалека похожими на первоснежье, внезапно навалившееся на кусты, на поляны. По утрам и вечерам небеса последним громом раздирало – размокропогодилось, через день да ежедень дождики холодными плётками хлестали. Доставщикам телеграмм в такую пору не только неуютно – непролазно ходить, грязюку месить; в этом новом микрорайоне не везде ещё дороги заасфальтированы.

Гриша Тетерин, лирик несчастный, недавно рот разинул, засмотрелся на золотые берёзки, на рубиновые калины, и поскользнулся, ногу подвернул – так ему показалось.

А когда приковылял в больницу, когда сделали рентгеновский снимок – обнаружилась трещина. Теперь на больничном будет валяться недели три…

– Нам в эту пору молоко нужно давать за вредность, – зубоскаля, говорил Алексашка. – Вот такая марка получается.

– Ты даже молоко употребляешь? – наиграно изумлялся начальник почты. – Не знал, не знал.

– Скоро, – будто сам себе, а не начальнику пообещал Стародым, – скоро перейду на молоко, сердце не железное.

Растяжимое это понятие – скоро – Алексашка растягивал до того печального денька, пока сам себя не уволил без выходного пособия.

Было студёное утро, когда он, опять страдающий с похмелья, пришёл на почту. Поминутно протирая глаза – плоховато стал он видеть после выпивки – Стародым машинально прочитал депеши, рассортировал по домам, по квартирам и рассовал по карманам: что-то в чёрный, что-то в светлый. И машинально, подсознательно отметил, что в руках у него оказалась «молния», которая может так шарахнуть по сердцу адресата – мало не покажется.

Такие кошмарные «молнии» доставщик называл не чёрными, а предынфарктными – они касались похорон, несчастных случаев: кто-то где-то насмерть разбился на машине, кто-то попал под поезд, кто-то утонул, сгорел или что-то ещё в таком же трагическом духе.

Все хорошие, светлые телеграммы он потихоньку разнёс по квартирам – потихоньку, с передыхом, потому что с бодуна не разбежишься. А самую чёрную, тяжкую «молнию», будто камень за пазухой, таскал до заката – забыл про неё, если честно сказать; башка трещала.

Никогда он так поздно ещё не заканчивал свой рабочий денёк. Малиново-красное солнце уже уходило за далёкие сизые горы на горизонте. Прохладный закат за рекой распожарился почти на половину небосклона. Вода загорелась на стрежне. Туманы из оврага белыми баранами стали выходить на береговые поляны.

Покончив с телеграммами, Алексаха зашёл в магазин подлечиться. Взял пивка и тут же, за углом, осушил из горлышка.

И сразу полегчало в «барабане».

Блаженно вздыхая, он услышал песню в распахнутом окне неподалёку – в той квартире, куда он недавно принёс телеграмму; люди смеялись, посудой звенели и пели, правда, песня была не из самых весёлых:

И хотя ему было всего лишь за тридцать – циферка не велика – доставщик молний вдруг затосковал. С каждым годом – почему-то особенно вёснами, когда всё обновляется в природе – Алексаха остро ощущал утрату свежести своей души, утрату буйных глаз и полноводных чувств. И гордыня начинала в нём усмиряться, теряла свежесть – вот это он приветствовал в себе.

«Сейчас пойду и напишу письмо родителям, а то какой-то странный сон увидел… – Стародым поморщился, не в силах припомнить туманное сновидение. Зато ему внезапно кое-что другое пришло на ум: – Краля ждёт сегодня! Ох! Чуть не лопухнулся! Такая краля, что ой-ё-ёй… И споёт она тебе, и спляшет…

А главное, у этой раскрасавицы – запись золотого саксофона, последний концерт в Лос-Анджелесе. Там джаз-банда ходит на ушах. Надо взять хорошего винца и в гости зарулить. Вместе послушаем золотой сексофон – меломаны так его неспроста величают…»

Алексашка, ухмыляясь, сунул руку в нагрудный карман за деньгами – и замер. Ухмылка мгновенно исчезла.

«Ох, ёлки! Предынфарктная осталась! – Он как будто обжёгся о телеграмму. – Пень дырявый! Как же ты забыл?

Стареешь, Стародым! Давай, тащи скорей!» Лихорадочно стреляя глазами по сторонам, выбирая маршрут покороче, доставщик молний поспешил в голубовато-серый вечерний полумрак, на западном склоне уже отмеченный первою дрожащей звездочкой. Проворно работая ногами-ходулями, Алексаха грязь месил, кое-где рискуя увязнуть по щиколотку. Сердито рычал, матюги зубами перекусывал, когда поскальзывался – сокращал дорогу, шагая пустырём, с перехрустом давил полынь, крапиву, и даже какой-то колючий кустарник.

Серая пятиэтажка – они все тут были на одно лицо – стояла на самой окраине, почти над обрывом. Он остановился у подъезда, чтобы немного дух перевести – перед глазами плавали красные круги, будто осенняя листва слетала с дерева, суетилась призрачная стайка мошкары; давление давало себя знать…

Загнанно дыша, Алексаха «на автомате» поднялся по грязной лестнице. Постоял перед дверью, вытер пот со лба и промокнул под носом, подсознательно отмечая, что эта дверь как будто бы знакома.

Заскрежетали замки – в ответ на звонок. На пороге возник пожилой, аккуратно одетый, гладко выбритый мужчина, добродушную улыбку растянул. А за спиною у него – в глубине квартиры – детский смех серебрецом рассыпается, голубиное гуканье и лопотание вперемежку с тихим, нежным женским голосом.

– Я слушаю вас, молодой человек, – сказал хозяин, продолжая улыбаться – ямочки на сытых щеках обозначились.

– Распишитесь! – коротко обронил доставщик, протягивая чёрную «молнию».

Гладко выбритый мужчина взял очки, болтавшиеся на груди – на блестящей цепочке. Внимательно прочёл и адрес, фамилию.

– Пардон! – покачал головой. – Ошибочка вышла у вас.

Доставщик растеряно захлопал глазами. – То есть как – ошибочка?

– А так… – Хозяин поиграл очками. – Они тут не живут. – Да? Вот те раз! А где они теперь?

– Не знаю. Развелись, говорят. Развелись и разъехались. – Вот те раз… – опять пробормотал доставщик и поцарапал огненно-рыжий вихор. – Ну, извиняйте.

– Бывает. – Хозяин дверь закрыл, и изнутри зубами защёлкала челюсть железной задвижки.

Обескуражено пожимая плечами, доставщик молний хотел спускаться с лестницы, но почему-то замер, на несколько мгновений перестав дышать. Он посмотрел на дверь ещё раз, и ещё… потом точно обварили кипящим варом – с головы до ног. Доставщик покачнулся на площадке перед дверью – чуть не упал. Руками хватаясь за воздух, за стены, Стародым испачкал ладони о штукатурку, и тут же, когда машинально причесался двумя пятернями, он как будто моментально поседел – известка забелела на висках.