Валерий Белкин - Страх

– Кто дал вам право так со мной разговаривать!? – роняя тяжело слова, проговорил Ян.

– Вообще-то, лично тебе я ничего не сказал.

– Кто дал ТЕБЕ право, – сорвался Ян.

Взрывной волной отбросило Вильгельма, перестал видеть, понимать. Тот же тон, беспощадный, жесткий, сметающий все на пути, те же слова – и вырвался стон.

– Пап, ты чего, ты чего?

– Ничего, будь добр, проводи гостя.

Ян поднялся сам и уходил.

– Сиди, – бросил Грегору, – успокой папеньку.

А его мальчик сник, лицо потускнело, глаза наполнились слезами, он не двигался…

Вернувшаяся жена что-то долго рассказывала о новых знакомых у Изольды, правозащитников из России. Старенькие, очень умные, много, много говорили. Изображая то недоумение, то восторг, то сочувствие, он не слушал.

Среди ночи проснулся от каверзного сна.

В полумгле-полусвете стоял он в непонятном возрасте на асфальте. Мимо проходил духовой оркестр и играл траурный марш. Катафалка с гробом усопшего не было видно, вероятно, уже провезли. За музыкантами во всю ширину дороги трусцой бежали свиньи, черные, серые, розовые… Замыкала процессию странная пара: хряк взобрался на молодую свинюшку, у которой ряд напряженных сосцов свисал до самой земли, и нетерпеливо ерзал на ней. Медленно, не нарушая собственного ритма, двигались они за стадом…

«Что за сон, к чему бы это», – подумал с тоской. Бабушка утверждала, если не ошибается, что рыбы снятся к болезни, а свиньи – к дурным слухам, к стыду.

Вспотевший, поднялся. На балконе ждала ночь, беззвездная и глухая.

Видимо, у человека осознание постыдности содеянного приходит с годами, если, конечно, приходит. Много ли он понимал в пору своего младенчества. Вот стоит, совершенно голый, перед молодой женщиной. Она сидит высоко на столе, свесив ноги, тщательно трет пальцами ему шею и грудь, проверяя, насколько чисто тот помылся в душе. На ее лице блуждает улыбка… Или улыбку женщины придумал сейчас, на балконе…

Пятый класс закончили, родители устроили детишкам поездку на неделю к озеру. К их учителю присоединилась одна из мам. Она-то и проверяла на «вшивость» мальчишек. Он, и не только он, кучерявился черными кудряшками. Виля прилежно задирал подбородок, стараясь убедить чужую маму, что чист, что не надо гнать вновь под воду…

Последние две недели оказались для Вильгельма непростыми.

Ларс не объявлялся. Молодую сотрудницу Ангелику увезли в психиатрию. Всегда вежливая, с аккуратной косметикой, светловолосая, задания, несмотря на трудность, исполняла в положенный срок. Два дня назад столкнулись у туалета, она доверчиво поделилась радостью. Пересчитала пальцы на ногах и руках уже второй раз сегодня и убедилась – все 20 на месте. Он счел это за шутку, хотя и глупую. А она и не явилась, и не явится более. Врачи взяли у него подписку о молчании. Разделил ее задания в группе, дополнительного работника пока не дали, да, по всей вероятности, и не дадут.

Он молчал, и не из-за подписки, а пораженный тем, что подсчет пальцев может придавать уверенность в жизни.

Вот-вот вернется дочь из Англии, придется готовиться к новому домашнему укладу. Стал побаливать кишечник, жена предлагала сходить к врачу, но времени совершенно не хватало, решили отложить на отпуск.

Сегодня задержался на фирме, обсуждали новый заказ, крупный, может принести большой доход, измеряемый миллионами. Дома вошел в свой кабинет, включил лампу и отпрянул – за столом сидел Грегор.

– Сынок, ты как здесь…

– А у тебя уютно.

– Может быть, я не задумывался, – осторожно спросил, – все нормально?

– Как на волнах: то вверх, то вниз.

Грегор посмотрел на отца, Вильгельм смутился. Знакомый взгляд, до боли знакомый взгляд бывшего пациента – не просит, не осуждает, не сочувствует.

– А где мама?

– К Изольде уехала.

– А-а-а.

– Тебе она нравится?

– Кто, мама?

– Нет, Изольда.

Вильгельм пожал плечами.

– Как сказать, своеобразная дама.

– А мне не нравится.

– Ты же ее ни разу не видел!

– А вы, как придете после нее, всегда ругаетесь, значит, она виновата.

Вильгельм растерялся.

– Пап, ты боишься маму?

– Грегор!

– Когда у нас гости или мы в гостях, ты даже к женщинам не подходишь. А она тебе все указывает, подсказывает, и ты бегаешь…

– Значит, уважаю ее желания, вот, и… странный вопрос.

– А ты ее любишь?

– Да.

– Пап, и это любовь?!

Грегор не сводил глаз, и Вильгельм решился:

– Я не знаю, что ты думаешь, но, на мой взгляд, любишь или ненавидишь не человека, а состояние, которое он вызывает. А услужливое воображение дорисует, наделит всем тем, о чем мечтал с детских лет. Полюбишь и голос, и взгляд, и жест, и одежду – голограмма.

– Это от логики у тебя, программист.

– Как сказать. И вот, когда она расколется…

– Ты слышишь звон стекла разбитой витрины… Ладно, пап, скажем так, что я все понял.

Вильгельм опустился на стул – день выпал непростой.

– Сколько ему лет?

Грегор вздохнул, догадавшись, о ком спросил отец.

– 19, а что?

– В таком возрасте и хозяин жизни.

– Да, не то, что я. Ненавижу генетику…

В середине сентября их пригласили в гости семья Шульц, Иоханна и Вальтер. Вильгельм и удивился, и обрадовался. Удивился потому, что эти хорошие люди наконец-то напомнили о себе.

Пять лет назад они покинули Берлин, выехали в Лейпциг укреплять католическую общину, изредка звонили на Пасху да на Рождество. Затем звонки следовали из Италии, Литвы, России. Дом оставили на старшего сына, владельца мастерской по ремонту машин. Жена Вильгельма сомневалась долгое время в том, что это был добровольный отъезд. Наверняка, решила местная церковь послать глубоко верующих послушных прихожан на довольно сложную миссию. Вернулись, как стало понятно из телефонного разговора, неделю назад. Первыми из берлинских знакомых хотели видеть Вильгельма с женой.

И радость его была объяснима.

С первой же встречи около десяти лет назад между ними установились родственные связи, при которых невозможно солгать, сфальшивить, слукавить. Они были старше, имели троих взрослых детей. Положение в обществе, как, смеясь, утверждал Вальтер, безукоризненное. Круг знакомых и друзей был от Италии до немецкого городка Цвохау, в их доме зачастую останавливались видные церковные служащие. Но не это привлекало Вильгельма. Находясь с ними, он чувствовал себя в безопасности. Ему потакали, он мог быть там откровенно беззащитным, спрашивать и спрашивать, не будучи при этом осужденным или осмеянным в невежестве.

Вечером в субботу к Шульцам отправились на автобусе, возвращаться после выпитого будет не так хлопотно.

Те расположились в саду. Вильгельм с женой и с сыном вошли, поздоровались, обнялись, расцеловались, сели. За столом растроганно оглядели друг друга. У Вальтера плоский ранее живот преобразился в выпуклый шар, он обвинял в этом Иоханну. которая готовит прекрасные пироги по-русски. Отпустил бороду, лысина стала еще более блестящей. Иоханна не изменилась, прибавились лишь седые волосы, которые она демонстративно не красила. Затем разом заговорили о том, что делали, чего достигли, чем довольны, чем недовольны. Их сын Штефан с незнакомой им девушкой неслышно, как и раньше, по-хозяйски уносили, расставляли угощения. Пахло ягодой, неясно какой, но вкусной. И Вильгельм легко погрузился в свой поток мыслей, но не забывал восторженно отвечать или весело смеяться со всеми.