Валерий Белкин - Страх

– А он ко мне и не приходил. Идем, дамы заждались, – Ларс тщательно притушил сигарету, толкнул дверь.

Обескураженный, Вильгельм последовал за ним. В ресторане шумели, ели, пили. Ларс расплатился за всех, как Вильгельм ни протестовал.

– Мein lieber Schatz, прекрасный выдался день.

Прощались долго, пока жена не сказала:

– Людям надо идти, Вильгельм, завтра на работу.

У входа в дом он обнял жену, долго стояли молча.

В спальне, не говоря ни слова, обхватил и отчаянно прильнул к ней всем телом.

– Тебе завтра на работу, – укоризненно шепнула она.

– Я всегда на работе, – сдавленно ответил он…

И настолько отчетливо, настолько зримо видел себя в ней, что и в эту ночь восторг желания не покидал после сокрушительного и соединившего их обоих в одно тело взрыва. На потолке суетились тени трепещущих от легкого ветерка тюлевых занавесей, чуть слышались звуки проезжающих на улице редких машин.

Как любил в эти минуты чувствовать себя маленьким, беспомощным и защищенным властной силой матери-жены, которая также долго не размыкала своих объятий и что-то шептала, непонятное и жадное.

Зацвела липа, и не успели плоды созреть, как вокруг деревьев роями закружились женщины, безжалостно обрывая и складывая в большие сумки пучки бледных и хилых цветов.

С цветением липы в Берлин пришла жара. Разомлевшие и недовольные жители утверждали, что такое пекло может «надуть» только из Сахары. По телевидению с ними тоже соглашались. Жара всегда из Африки, а мороз – из России, когда-то в Германии был замечательный климат.

Он спешил на встречу с Ларсом, того на работе не было уже как неделю. А вчера позвонил и пригласил на кофе. Машина шла легко, движение свободно. Вильгельм следил за дорогой, боясь пропустить знакомый дом, не попрощаться с деревом перед выходными. Увидел неприлично нагой плоский желтый фасад дома в три этажа с красной крышей. Пустошь обескуражила. Вильгельм вышел из машины в поисках красавицы.

Нашел – нежно розовела свежая рана от спиленной сосны. Поблескивали капельки прозрачной смолки на влажном срезе. Он бросился к дверям, с силой нажал на звонок и долго держал. Вышел заспанный мужчина в майке и трусах, недовольно пояснил, что гигантша разрослась, сплошные шишки и иголки под ногами, солнце застило, выплачены большие деньги за работу, осталось выкорчевать пень.

Вильгельм сел в машину. Сил не было, свернул в проулок, склонил голову к рулю. И предстала Анне, ученица Анне.

Аккуратная, чистенькая, с большой пушистой косой, как из русских романов, в крупных очках, из которых смотрели огромные глаза. Два раза виделись у нее дома, два раза с остервенением бросались друг на друга, неопытные, не умелые и смешные. Он тогда не успел ничего ни почувствовать, ни понять, был только детский стыд перед ней и перед собой.

Забыл все так прочно, как можно забыть нелепое случившееся очень давно не с ним происшествие, если вспоминалась, то не она, а ее подруга. Бегает по комнате, яростно кричит, гонит юного Вильгельма. Он с надрывом вопрошает – что, почему, установились же родственно-близкие отношения, он все простит. Анне безучастно сидела у окна. Что было дальше, не помнит, просто ушел.

Выполз страх того года, как заждавшийся своего времени паук, и начал плести паутину по телу, проникая в клеточки нервов и крови.

Анне с родителями уехала на Балтийское море, ни слуху ни духу, исчезла. Он метался, доказывал встречному и поперечному свою непричастность к выдуманной гадости. Он просто не способен так поступать!

И что – все зализало время.

И какой был смысл в тех потрясениях душевных, длившихся почти полгода, в тех ночах, когда, лежа в постели, мучаясь бессонницей, спорил со своими обидчиками до рассвета, находил меткие жгучие фразы, которые потом не осмеливался произнести при встречах с ночными собеседниками…

Путь к познанию зарождения другой жизни у мальчишек и девчонок одинаков, удачен он или неудачен, но никто не сможет его избежать. При этом Анне затем настолько легко исчезла из школы, из его жизни, из памяти, что, как предполагал, доказывало юношескую безвинность. Он не в силах влиять на развитие чужих судеб, да имеет ли право. Если так, то зачем себя обвинять, лить бессмысленные слезы.

Улыбнулся, внутренние свои сомнения назвал «слезами». А так никогда не плакал, даже в те бессонные жуткие ночи. Хотя не прав, плакал однажды, горько, захлебываясь – бабушка несправедливо отвела в детский сад по настоянию матери. Устроил там невероятный скандал, вцепился в ножку стола, бился головой об пол, ревел и кричал: «Забери меня отсюда! ЗАБЕРИ! Я буду есть черный хлеб и воду, но ДОМА!» И забрала.

Включил музыку, машина пошла легко и быстро.

На стоянке, у турецких ребят, веселых и говорливых, взял кофе, сел снаружи за столик в каком-то кафе. Ларс задерживался, Вильгельм был рад. Недалеко за столиком надрывно до хрипа кричал в телефон на каком-то из славянских языков мужчина. Смолк, откашлялся, дама поинтересовалась, не русский ли он.

– Нет, я немец из Польши, а что, – покрутил головой. – Восемь лет заставляли учить проклятый язык. Ничего не помню, только «спашибо».

Вильгельм оглядел говорившего. Крупный, небритый, скуластый, он напомнил Сибирь. В поезде, который увозил в Германию, Виля, озирая леса и горы в окно вагона, спросил тогда:

«Мам, а почему мы уезжаем?»

«Ты забыл, кто ты, – жестко ответила мать, – и что ты прикажешь нам ТАМ делать!?»

Бабушка, мать умершего отца, молчала. Виля не понял – где «ТАМ».

«Ах ты, Россия, Россия, кувыркающаяся Россия», – подумал сейчас и здесь.

– Es ist nicht in Ordnung!

– Wie bitte? – смешался Вильгельм.

Стояли трое гуляющих, две женщины и крепкий, загоревший, в клетчатой рубашке навыпуск седой мужчина. Старик повторил, укоризненно показывая пальцем на кофе Вильгельма:

– Es ist nicht in Ordnung! – приятельницы согласно закивали.

Вильгельм догадался, чем вызвал негодование: сидел со своим бумажным стаканчиком у дорогого кафе «Thüringen».

– Ach so, – поспешно поднялся, прихватив кофе.

– Виля, Виля, я здесь!

Подошел Ларс, Вильгельм стремительно увел его.

Они взяли у ребят по кофе, пошли к липам, видневшимся вдали. На пригорке у деревьев сели.

– Что случилось, ты что такой заполошный? – Ларс похлопал друга по плечу.

– Ничего особенного, ты где пропадал?

Над ними повис медовый аромат, сладкий, но легкий. Ларс закурил, жадно выпил глотками кофе. Вильгельм украдкой оглядел друга: изменился он. В юношестве римская лепка лица выгодно выделяла его среди сверстников. Но прошли годы, черты у оригинала стерлись, как у археологической находки, прежнего величия не найти. Мягкая обивка характера, такая привлекательная: отзывчивость, доверчивость, терпение и понимание – с годами тоже стерлась. И обнажился остов, каркас – жесткий, металлический и негнущийся.