Алексей Слаповский - День денег. Гибель гитариста. Висельник

— Какое?

— Отрицательное.

Стасик Морошко скучал на кухне, а я не мог остановиться, мне нужно было все довести до конца.

— После того, что я тебе сказал, тебе нужно уйти от меня.

— Ты этого хочешь?

Она лежала на постели, уютно подперев рукой голову, и рассматривала меня с совершенно ясным и спокойным видом. Это что-то невероятное было, что-то невыносимое уже.

— Какая разница! — заорал я. — Какая разница, хочу или не хочу! Нормальные женщины после этого уходят! Или хотя бы устраивают скандал!

— Я нормальная. Но скандала не хочу. Уйти… Пожалуй, можно. Но ты не ответил: ты этого хочешь?

— Нет.

— Тогда успокойся и поговорим после.

— Почему после? Почему не сейчас?

Тут явился Стасик Морошко. Он встал в дверях, ухмыляясь, и сказал:

— Ты так орешь, Сережа, что я подумал, что ты вдруг любовью решил заняться. Может, договорим сначала?

— Я тебе не Сережа! — подскочил я к нему. — Это ты для меня — Стасик! А я для тебя — Сергей Валентинович!

— Ну это, положим… — усмехнулся Стасик.

Я схватил его за глотку, сжал пальцами.

— Я не прав?

— Прав, прав, отстань! — испугался Стасик, отрывая руки от своей драгоценной шеи.

— Все должно быть четко. Определенно, — сказал я. — Зачем мы играем в какие-то игры? Тебе нравится моя жена, скажи ей об этом. Ей будет приятно. Больше того, может, она ответит тебе взаимностью.

Стасик смотрел на меня во все глаза.

— Действуй, действуй! — поощрил я его.

И повернулся к Нине.

— Извини, хорошая моя, у меня сегодня дела. На всю ночь. Я, конечно, вру, но некоторые приличия все-таки надо соблюдать. Я учусь у тебя. Мы с тобой вместе столько уже времени, и мне тебя абсолютно не в чем упрекнуть. Ну, какой-то там сокурсник, бедолага, несчастная семейная жизнь! — но ты мне все честно рассказала, а другая бы стала врать, отвиливать! Но я пока еще не такой, я привык врать, вот и вру, вот и объявляю: еду на всю ночь по делам, другая бы спросила, по каким делам, но ты никогда не спросишь. Стасик, у меня идеальная жена в этом отношении, ты обзавидуешься, она никогда не спросит, где я был и что я делал — во сколько бы я ни появился, впрочем, это оттого, что ей глубоко наплевать, где я был и что я делал. Я желаю вам сладостных вздохов, родные мои!

С этими словами я ушел из дома, уехал.

Во мне все дрожало, но, задав себе вопрос — не психоз ли это, я ответил четко и спокойно: нет, не психоз. У меня было ощущение, что я за одну минуту проник в изнаночную суть вещей. В такие-то вот моменты с собой и кончают.

Я очень старался. Я мчался по улицам, не обращая внимания на светофоры. Вот — визг тормозов, вот — чье-то испуганное лицо заглянуло, кажется, в самые глаза, проносясь мимо, а вот — ага! — и мигалка гаишников увязалась за мной. Что ж, пусть попробуют догонят. Убедившись, что все больше отстают от меня, они к мигалке добавили сирену. Чтоб напугать. Я засмеялся, свернул, еще раз свернул и еще раз.

Я поехал медленнее, совсем медленно. И оказался вдруг у клоповничка Мерилин. Но уже вечер и ее, конечно, там уже нет. Все-таки я вышел из машины, заглянул и обрадовался: она там была. Она сидела на каком-то ящике меж двух юных широкоплечих торговцев и надсаживала свою бедную печень, держа в руках стакашек со спиртным напитком.

— Сергей! — обрадовалась она мне.

Парни же не обрадовались, но оба сказали что-то вроде: «Здрс…» Они знали меня.

— Поехали, — сказал я Мерилин.

— Сейчас, сейчас…

— Что-то уж очень круто, — пробормотал один из парней. Он мне, кстати, понравился. У него было умное хорошее лицо с большим носом, который не портил его, а наоборот, придавал ему какой-то аристократический вид, я мельком подумал, что такому лицу подошел бы кружевной воротник, ну а к воротнику соответственно — камзол и прочее — и шпага на бедре. Но лицо лицом, а пить всем вредно, он же успел хлебнуть столько, что некстати охрабрел.

— Это не Сорока? — спросил я Мерилин.

— Какой Сорока, что ты! Сорока в больнице лежит, откачивают его, неизвестно, выберется или нет. Это так, шпундики, — отнеслась она к обоим юным мужчинам. — Я по делу еду, — строго добавила она (информация предназначалась не им, а все тому же Сороке, который, не дай бог, все же выкарабкается из больницы и от этих парней узнает, что подружка его укатила с известной личностью вечерней порой).

Но парень с умным лицом, получив добавочную обиду в виде «шпундика» (словцо меня позабавило), решил повторить свою грозную фразу.

— Я говорю: не слишком ли круто? — сказал он, глядя мне прямо в лицо смелыми глазами.

— Ты что? Ты что? — удивилась Мерилин.

— Я бы на его месте тоже оскорбился, — сказал я. — Он прав. Не позволяйте себя унижать, мальчики. Это главное правило жизни.

— А кто позволяет? — спросил парень с умным лицом. Второй, круглолицый, наголо стриженный, хихикнул: вот уж, действительно!

— Не позволяешь? — спросил я. Слегка нагнулся и тихохонько пихнул умного парня ладошкой в нос, и он свалился со своего седалища, задрав ноги. Но тут же встал — и молча пошел на меня.

Я вышел из клоповника, предоставляя ему — и себе — оперативный простор. В руках у него ничего не было, круглолицый же, выползая вслед за товарищем, взял с прилавка пробочник. Убить нельзя, но пырнуть до болячки можно. Мерилин причитала — однако негромко. Кричать опасно: центр города, милиция кружит вокруг да около.

С обоими я справился так быстро, что скучно рассказывать. Вот уже парень с умным лицом склонил свое умное лицо над землею, стоя на коленях и держась руками за живот, вот уже круглолицый сидит у стены клоповника, прижимаясь к нему спиной, как к родимому дому, и размазывает кровяные сопли по лицу, показывая этим, что ему достаточно, что его больше не нужно трогать.

— Зачем ты? — спросила Мерилин. — Ладно, поехали.

— В другой раз. Печень побереги, Мерилин, ох, побереги печень!

Я вернулся домой. Стасика не было, как я и ожидал. Но и Нины не было. Впрочем, и это я предвидел тоже. Выпив за полчаса бутылку водки, я лег спать.

На другой день я вспоминал все это с удивлением.

Через день взялся было пить — и поехал к Алеше Хворостову, и вот тут-то и узнал о его втором смертельном запое и о том, что его похоронили два дня назад. Почему мне не сообщил никто?

Желанье пить тут же пропало, но хмель еще не прошел, я решил отоспаться — чтобы быть свежим и готовым к любому разговору, и проспал с полудня до утра следующего дня.

Ранним утром следующего дня я подъехал к дому Нины. Открыла мне теща Евгения Иннокентьевна. С видом хмурым, неприветливым.

— Нина спит, — сказала она, держа меня в двери.

— Естественно: в столь ранний час. К сожалению, мне придется разбудить ее.

— Она поздно легла, — решительно сказала Евгения Иннокентьевна, понимая, что впустит меня.