Оксана Бутузова - Рассказы

– Рыбонька моя, вылупляйся быстрее, а то миллион лет я не выдержу. Я не динозавр какой-нибудь, чтобы сидеть на берегу и ждать.

Но он ждал. Конечностей и членораздельного общения. Ему до смерти было любопытно, что она скажет, как только обретет дар речи. «Выпусти на волю? А я скажу, я тебя не держу. Тогда она, вероятно, попросит отнести ее к реке или озеру. А я отвечу, что здесь нет никаких речек и озер и даже ручьев. Я скажу, что мы находимся в городе, где случаются только лужи, в которые ты уже не поместишься, даже в самую большую. А она обидится и снова замолчит. Вот и поговорили».

Но пока он не то что слова, звука не слыхал от своей красавицы, которая целыми днями купалась и загорала. А ведь случись что непредвиденное, опасался Николай, она и закричать-то не сможет. Пожар, наводнение – ну, наводнение, фиг с ним – воры заберутся. Как же они мимо рыбоньки пройдут? Как пить дать украдут. А кто украдет, тот и ножек дождется.

– Как же я раньше не дотумкал!? – хлопнул он себя по лбу и в тот же день установил надежную сигнализацию, на входную дверь и балконную.

Очень беспокоился Николай за свою доморощенную женщину. И с ностальгией вспоминал времена, когда жилось намного проще. Все его бывшие женщины превосходно умели ходить и более чем уверенно продвигались по жизни, не заставляя его задумываться о своей дальнейшей судьбе. Об этой же водяной, живущей у него под боком, он до сих пор почти ничего не знал.

Что будет, убери он еду, двадцать три градуса, матрас, башенки или вообще спусти всю воду, оставив гнить ее в собственных какашках? Что она тогда скажет? Или нет, неважно, что скажет, главное – что сделает. Безропотно склеит ласты или встанет во весь рост и даст ему по морде?

Он вглядывался в нее все внимательнее. Она тоже не оставалась безучастной и слегка виляла хвостом. Совсем как собака. И глаза ее были по-собачьи влажные и преданные. Ну, влажные, Николай понимал почему – постоянно в воде, а вот насчет преданности он бы мог поспорить. Подобное свойство ее глаз мгновенно исчезало, когда еда попадала в блюдце, и изящные пальчики тут же отлипали от стекла и тянулись к плошке. Так предана или нет?

Он узнал ответ на этот вопрос в один миг, сразу и навсегда. Явившись однажды домой после абсолютно будничного, ничем не примечательного трудового дня, Николай обнаружил, что русалка исчезла. Аквариум был пуст, и нигде в квартире никаких признаков женщины не наблюдалось. Она просочилась через закрытую дверь, сквозь сигнализацию, в ее же защиту установленную. Уползла. Улетучилась. Увильнула. Улетела. Ушла.

– У-уууу! – Николай подлетел к аквариуму, ища следы коварства. Ни колготок, ни сапог рядом не было. Лишь на поролоновом крае остались вмятины от ее пальчиков. Он машинально сунул руку в воду. Плюс двадцать один.

– Паскуда!

Николай сорвал поролон, а пока срывал, поранился об острый край стекла. Но что была эта рана по сравнению с той, которую нанесла рыбонька?! Эта вертихвостка! Вполне вероятно, у нее отросли ноги. Какими они были – тонкими или толстыми, он уже никогда не узнает. Он так долго сам готовил это событие, так самозабвенно ждал, когда отпадет этот несчастный хвост. Но оказалось, он был ей нужен только для того, чтобы в один прекрасный момент взять и вильнуть им от всей души на прощанье.

В квартире номер восемь царила суматоха, отдалено напоминающая новоселье или учения по гражданской обороне. Жильцы носились, как очумелые, завершая намеченные приготовления. На кухне звенела паковавшаяся в коробки посуда, со стен снимались картины и фотографии. Кто-то давился недоеденным завтраком, кто-то спешно чинил поломанный замок. Везде выкручивались лампочки и обкладывались подушками стекла, даже на окнах, выходящих во двор. Родители собирали по дворам детей и запирали их в безопасности. На центральном балконе копошилась пожилая чета, дрожащими руками перенося цветочные ящики с землей внутрь. Лежачий старик из угловой комнаты одним махом принимал все отпущенные врачом лекарства. Только молодая пара, начинающая совместную жизнь в тесной комнатушке напротив санузла, ничего не прятала – их скудная обстановка, состоящая из кровати, подержанной тумбочки и магнитофона, не нуждалась в переменах.

– Проверьте, электроприборы выключены? – неслось по коридору, и квартиросъемщики кидались осматривать розетки, боясь наткнуться на торчащие из них провода. Но розетки оказывались пустыми, и жильцы наконец успокаивались, готовые к встрече трамвая. До его прохождения оставалась одна минута.

Это было известно заранее. На протяжении многих лет, с тех пор, как на здешней улице проложили рельсы и пустили трамвай, установился такой порядок. Он господствовал и в квартирах девять, десять, одиннадцать, и на всех этажах дома, и во всех домах на улице, по которой шли тяжелые вагоны.

Трамвай выныривал из-за угла, проезжал мимо булочной, «Диеты», магазина тканей и добирался до дома с восьмой квартирой на третьем этаже. В тот момент квартира уже сотрясалась всеми стенами, полами, потолками и батареями. Хотя дома считались сейсмически устойчивыми, трамвайную тряску они воспринимали как весьма ощутимое землетрясение – четырех-пяти баллов оно вполне заслуживало.

Мебель дрожала, намереваясь вот-вот развалиться по швам, нерадиво оставленная на столах посуда соскакивала и разбивалась. И трамвай разносил этот звон по округе, усиливая и устрашая, словно гигантская ложка бряцала о дно гигантского пустого стакана.

Все квартирные звуки – скрипы дверей, журчание воды в трубопроводе, жужжание проводки трамвай лишь усугублял, а кроме того растревоживал другие, запрятанные в глубину вещей. Вылезал наружу скрежет старых диванных пружин, звяканье болтов, треск половиц. Музыкальные инструменты играли сами собой, трепеща струнами и клапанами. Раскручивались колеса велосипедов, распятых на стенах коридора, и колясок, привязанных к дверям.

Трамвайный грохот расстраивал не только домашние предметы, он болезненно влиял на людей, у которых сразу ухудшалось самочувствие, появлялась повышенная нервозность, обострялись хронические недуги. Жильцы старались поменьше двигаться и замирали в неестественных позах там, где застал их трамвай. А наэлектризованное чудовище между тем делало остановку, набивая в железное пузо новых пассажиров, затем снова набирало ход и скрывалось за поворотом.

Единственное, что спасало квартирных обитателей от разрушений и вносило в их хлопотливую жизнь подобие порядка, было расписание. Только хлюпкая дощечка, болтающаяся на проводах, могла остановить разогнавшихся железных монстров, больше ничему они не подчинялись. У них не было ни выходных, ни праздников, ни отпусков, ни каникул. Они не умирали и не уезжали навсегда. Лишь поздними ночами движение прерывалось, и домочадцы падали в кровати, заводя будильники, чтобы проснуться раньше трамвая.