Семен Злотников - Кир

Все злодеяния мира – ничто в сравнении с тем, что я совершил.

Признаюсь, втайне я лелеял надежду, что меня казнят прежде, чем мне придется признаться в содеянном.

Ах, может, еще и казнят…

Гигантский столб пламени, разросшийся в огненный гриб, по словам капитана датского рыболовецкого сейнера-траулера Кнуда Харальда, был виден с расстояния пятидесяти двух морских миль, и более впечатляющего зрелища он в своей жизни не наблюдал ( а он вообще-то всего повидал !).

Вскоре же, повествовал мой спаситель, с неба посыпался каменный дождь, оставивший множество вмятин на палубе корабля, а по океану прокатились валы волн высотой с небоскреб, повредившие разом рули управления и порвавшие в клочья сверхпрочные якорные цепи.

Огромное судно водоизмещением в 26 тысяч тонн швыряло по водам, как жалкую щепку, и, казалось, спасения не будет.

Кто верил в Судьбу – молились о спасении, а те, кто не верил, – Её проклинали.

Загадочным образом в конце всего этого светопреставления они оказались не где-нибудь, а именно у берегов родной Зеландии ( тогда-то они и обнаружили меня, беспамятного, в ворохе сетей на развороченной бурей палубе ).

– Не Новой Зеландии, расположенной, как известно, в Полинезийском треугольнике на юге Тихого океана, – растерянно повторял битый ветрами морской волк, – а возле нашей уютной малышки Зеландии, омываемой северными морями!

Дорога обратно, насколько я понял из его сбивчивого рассказа, заняла всего ничего.

– В одну минуту, – клялся мне Кнуд, истово крестясь и матерно чертыхаясь, – нас, как по мановению волшебной палочки, перенесло из запредельного Тасманова моря в Балтийское!

– Где Тасманово море, Кир, и где Балтийское? – беспомощно вопрошал у меня и растерянно разводил руками старый капитан.

Не стану ручаться за абсолютную достоверность событий, описанных добрым датчанином: он мог ошибиться в морских милях или, допустим, минутах – однако по факту все совпадало: и страшный взрыв, в результате которого Болс-Пирамид взлетел до небес, и возникшее цунами, и невероятная, почти фантастическая скорость, с которой траулер натурально обогнул земной шар.

Сложней объяснить, каким ветром меня занесло на корабль, плывущий в проклятую Данию: то ли, как можно предположить, стихией взрывной волны, либо мать моя( что вероятней всего !) вызволила меня из бушующего огня и перенесла на корабль.

Я тысячу раз мог умереть – на кресте, от невзгод и болезней, козней и заговоров против меня, в открытом бою или выстрелов из-за угла, и то, что я жив до сих пор, не поддается рациональному объяснению.

Как тут не вспомнить коряво начертанное рукой матери моейна стене нашей дворницкой пророчество от самого Исайи: « Выпьешь до дна чашу ярости моей!»

О, лучше б онане спасала меня, и не случилось тогда бы того, что случилось!

О, когда бы онапосле смерти с собой помирилась и освободила меня от страшной клятвы – я бы избежал злой участи кровавого убийцы!

О, если бы мог я начать жизнь сначала, о, если бы мог!..

Вдруг подумал, проглядывая исписанные страницы моей исповеди, что уже не успею поведать о наших контактах с матерью моейпосле еётрагической гибели на похоронах Иосифа Виссарионовича Сталина-Джугашвили ( о чем в свое время меня известил пламенный революционер Макс Петрович Альцгеймер ).

Вероятной причиной тому – моя неискушенность в литературных делах: настоящий писатель, наверное, знает, когда и куда именно поместить нужное словечко или событие; у меня же, готов повторить, нет другой цели, кроме как поведать всю правду о себе.

Оттого я, похоже, по ходу рассказа ( сознательно или без !) избегал эпизодов трансцендентного свойства, могущих вызвать недоверие к реальному изложению истории моей жизни.

Все как будто откладывал на потом, надеясь найти разумное объяснение едва ли не каждодневным явлениям матери моейс молчаливо кричащим укором в пристальных глазах цвета дождевой воды.

Иногда я пытался о чем-то еёрасспросить, но единственным внятным ответом мне было молчание, тяжелое, как могильная плита.

В отличие от тени отца Гамлета, по факту, тень матери моейразговоры считала излишними.

– Ты же поклялся, Кир, ах, ты же поклялся! – казалось, кричал тот еёвзгляд, и вопль этот рвал мою душу на части…

На протяжении лет, изо дня в день немой надзиратель потчевал меня пареным просом и квелым стебельком лебеды в подостывшем кипятке вместо чая.

Однако, сегодня с утра, вопреки обычаю, пятеро тюремщиков в парадных мундирах прикатили ко мне в каземат пять инкрустированных черепами столиков на колесиках, заставленных яствами и винами.

Помимо бесчисленных салатов, маслин, начиненных орехом, рыбных ассорти и просто огурчиков пряного посола мне было предложено выкушать: копченую индейку, фаршированного фазана, баранью голову, политую хреном и сметаной, тетерева под шафраном, зайца в медвяной патоке, заливного судака, маринованного осетра, фаршированную щуку, семгу с чесноком и морского ежа с горчицей и хреном.

«Вот и все!» – промелькнуло в бессонном мозгу.

Весь этот парад и все это изобилие могли означать только одно: что сегодня меня казнят.

Поистине, последний праздник жизни осужденного на смерть!

При всем уважении к датским традициям, я не мог позволить себе потерять и малой толики времени, отпущенной мне для исповеди ( ибо кто же еще, если не я сам, поведает правду обо мне ?).

Не желая обидеть людей, пытавшихся скрасить последние минуты моего пребывания на земле, я пригубил вина из серебряного бокала, а съестное по-хорошему попросил разделить между несчастными узниками тюрьмы на забытом богом острове Фоборг…

Продолжаю писать, невзирая на близость конца, невнятное бормотание и непонятную возню за стальными дверями каземата.

Одна неуемная мысль и одно страстное желание испытываю перед неминуемым концом – хоть как-то успеть завершить мой рассказ ( мне уже, признаюсь, даже не до запятых )…

Волей Судьбы, итак ( или, правильнее уточнить, волей матери моей !), изрядно потрепанный бурей корабль застыл, наконец, в полумиле от датского острова Борнхольм, точно напротив старинного замка Хаммерсхус.

И тут же поникли стихии, рассеялись тучи и наступил абсолютный штиль, дотоле, по выражению бывалого морского волка Кнуда Харальда, не наблюдаемый в этих широтах.

Тогда-то как раз, повторюсь, меня и обнаружили среди завалов порушенных мачт, порванных тросов и сетей…

Я лежал в луже крови и не подавал признаков жизни.