Семен Злотников - Кир

По несчастью, кинжал карлика Жозе прошел в миллиметре от сонной артерии и не лишил меня жизни ( о, лучше б лишил !).

Сколько-то дней я не приходил в сознание, а когда пробудился…

…Слышно, как с царапающим душу скрежетом поворачивается ключ в замке…

Ну вот и всё…

…Вот и нет – оказалось, не всё!

Было подумал – палач, оказалось – священник.

Предложил напоследок покаяться в содеянных грехах.

Не желая его обижать, я упал на колени и просто просил простить.

– Но – за что? – посопев, вопросил духовник.

– Да за всё! – прошептал я смиренно…

Итак, попытаюсь продолжить.

Итак… сколько-то дней я не приходил в сознание, а когда пробудился… ( в миллиметре от казни мешаются мысли !) короче, когда я открыл глаза… ( ощущение – будто били меня ногами по голове !) я не скоро сообразил, где нахожусь.

Горечь во рту, приглушенный плеск волн, крики чаек; темень в глазах, едва разбавленная светом полярной звезды, мягко сочащимся сквозь мутные стекла иллюминатора.

«И бледная Полярная звезда горит недвижно в бездне небосвода», – припомнились мне строки гениального русского писателя, тоже Нобелевского лауреата Ивана Алексеевича Бунина.

– Сыно-о-ок! – словно издали вдруг простонала звезда голосом матери моей.

– Мама… – с неожиданной радостью откликнулся я вопреки страшному запрету называть еёмамой.

– Время-а пришло-о-о-наступило-о-о, Ки-ир! – докатилось до меня как будто откуда-то из других миров.

Я настолько был слаб и подавлен последними событиями, что не сразу сообразил, о каком, собственно, времени речь.

– Вспо-омни, Ки-ир, ты-ы мне-э па-акля-ался атамсти-ить! – напомнила Полярная звезда.

– Кля-атву! кля-атву, Ки-ир!! кля-атву!!! – вопило светило, стремительно увеличиваясь в размерах – так что скоро я стал различать горы, холмы, впадины, излучины рек на его пылающей гневом поверхности.

Горы, холмы, впадины, излучины рек по приближении определенно приобретали до боли знакомые черты матери моей.

– Атамсти-и! атамсти-и!! – изрыгала звезда- мать мояна лету, – атамсти-и, Ки-ир!!!

Я уже понимал, что она летит прямо на меня и что наше с ней столкновение неизбежно.

Разом вспыхнули и пронеслись в мозгу видения детства – не такого беспечного и безоблачного, возможно, как у некоторых, и все-таки – моего, единственного и неповторимого.

– Мать моя, мамочка, мама… – растерянно пролепетал я, не ведая, как мне ее успокоить, – мать моя, милая моя…

Разумеется, я никогда не забывал своей клятвы, произнесенной дважды по настоянию матери моейв смрадных подвалах Детской комнаты при районном ОВД № 13.

Я помнил о ней в долгом многомесячном стоянии в очереди к гробу вождя всего прогрессивного человечества Иосифа Виссарионовича Сталина-Джугашвили, не забывал на кресте, и потом, будучи в коме, в пору постижения языков и премудростей профессии советского разведчика, и даже ( что было непросто !) в жарких объятиях Маргарет.

Как пепел Клааса придавал сил Тилю Уленшпигелю в борьбе за свободу и независимость его ненаглядной Фландрии, так и мне жажда мщения помогала выносить нечеловеческие страдания.

Денно и нощно во сне, наяву ли меня неотступно преследовали видения расправы с гнусными отпрысками кровавого семейства Гольшанских.

Это они, повторял я себе неустанно, Альгирдас с Даяной, лишили меня родительского дома, отца и семьи – всего того, собственно, что любому человеку положено от рождения!

Из-за них я ни разу не видел улыбки на лице бедной, несчастной матери моей!

И все мои беды и боли, горести и потери случились по их злому умыслу – и ничьему другому!

О, я и сам искал с ними встречи и сам алкал восстановления справедливости!

– А-ата-амщу-у… – помню, я прошептал навстречу звезде…

Я знал, разумеется ( из Большой Советской Энциклопедии ), что со времен Фредерика II осужденных в Дании перед казнью в обязательном порядке облачают в белоснежные одежды – но забыл!

Причем не в какое-то абы белое тряпье – но именно одежды, пошитые по последней моде лучшими портными королевства.

– Жил уродом – умри красиво! – бывало, говаривал Фредерик II с присущей ему средневековой прямотой.

Омовение с переодеванием – будто назло! – лишили меня еще тринадцати драгоценных минут…

Успеть бы почтить добрым словом старого капитана Кнуда Харальда и его матросов, которым обязан спасением и драгоценнейшими минутами моей жизни ( ибо что может быть драгоценней простого человеческого участия и тепла !).

Корабельный врач Клеменсе Пуле врачевал мои раны, повариха Лиз Солведж кормила с ложечки, боцман Вилфреде Тью, пока я был слаб, всякий вечер выносил меня на палубу вдохнуть свежего морского воздуха.

И вообще, замечу с чувством глубокой благодарности, все прочие обитатели рыболовецкого траулера тоже заботились обо мне, как о малом дитяте.

Наконец, напоследок, почти на излете моего короткого пребывания на земле я обрел истинную семью – искренне любящих меня братьев, сестер и отца.

Возле них я оттаял душой и ожил – как иссохшее дерево вдруг оживает после дождя.

Не мудрено, что за чаркой ямайского рома однажды я все рассказал Кнуду Харальду как на духу…

Все, пришли…

Видит Бог, я хотел досказать историю моей жизни…

Я, в общем, пытался…

Однако прощаюсь, теперь уже – всё!..

Прогнило что-то в датском королевстве!

Именно эти слова из великой пьесы Уильяма Шекспира «Гамлет, принц датский» почему-то первыми пришли мне на ум, когда оборвалась веревка и я кулем обрушился в люк под помостом.

Случился весь этот конфуз на глазах королевских особ Старого Света ( с кем Альгирдас с Даяной были в родстве ) и приглашенных на казнь членов Нобелевского комитета.

Где-то среди гостей мне почудилось вдруг заплаканное лицо старины Кнуда Харальда ( я словно увидел родного отца !).

До того же, как мне завязали глаза и надели на голову мешок, я в последний раз взглянул на подернутое свинцовыми тучами небо Дании и без лишних слов приготовился к смерти.

– И что, этовсё? – пронеслось безразлично в мозгу, и опять повторилось. – И это вот– всё?

А потом…

Вздох недовольства и разочарования прокатился по зрительским трибунам, возведенным в тюремном дворе по такому особому случаю.

Могу понять досаду людей, наблюдавших бездарный фарс взамен подлинной трагедии.

Под свист и улюлюканье царственной толпы меня кое-как извлекли из-под помоста и, не мешкая, утащили обратно в камеру.