Василий Сосновский - Остров традиции

Чем дальше Конрад никого не убивал, не уничтожал, не утяпывал, тем больше хотелось. А не убивал по двум причинам: интеллигентское воспитание и низкая квалификация (убивать тоже надо умеючи, не то намеченная жертва первая обстебёт тебя. Лишний раз.)

«И вы ещё что-то говорите мне – про добро, про зло… Но уж извольте освоить сперва мой код (фундаментальные понятия «хотеть» и «мочь»). А чегой-то я должен осваивать ваш? Вам же это в лом, вы не потерпите взлом. Ну, ну, балансируйте себе между добром и злом…

Я-то по ту сторону добра и зла. Но вы опять не проссали. Я ж вам про другую сторону… Стреноженный безногого не разумеет. Идите на хуй. Простите ради Бога… »

Светила психиатрии таки пришили ему диагноз «Истерошизоидная психопатия». Не в том беда, что обречён смотреть плохое кино – кино-то добротное, этакий неореализм. Беда, что в репертуаре кинотеатра только один фильм.

Сорок тысяч вёрст вокруг собственного пупа. Ни тебе сублимации, ни тебе самотрансценденции.

Скрючившись на стуле, Конрад самотрансцендируется единственным доступным ему способом.

Выхватывая из сонма мелькающих лиц симпатичные личики молодаек типа Эвхен, Лоттхен, Клерхен (девочка с группы общения), Конрад задерживает их в кадре подольше. С привычным лёгким постаныванием мнёт, дёргает, тормошит, колошматит свой многострадальный член и беспощадно мстит, мстит, мстит несчастным кудрявым милашкам. Напрасно глупышки хнычут, пищат и молят о пощаде. Тщетно пытаются заслонить маленькими ладошками голенькие, розовеющие как новорожденные поросятки, сочные, упругие грудки. Грубый расстрельный металл плачет по этим грудкам; ждёт их обладательниц заслуженный капец…

Но бледна картинка, и мужской признак Конрада кренится набок – эти личики пронеслись на горизонте его бытия безвредными метеорчиками, не оставив в сознании заметного следа, только чуть-чуть взбудоражив совесть. Сквозь их расплывчатые образы нежданно-негаданно проступает круглая, в окладистой бороде, физиономия добряка-ходока. Одна мимолётная с ним беседа в своё время шандарахнула Конрада, как загадочный метеорит тунгусский – воронку оставила ого-го…

Воспоминание 22. (12 лет от роду).

– Я твёрдо решил покончить жизнь самоубийством, – заявляет угрюмый мильчик в коротенькой куртёнке доброму волшебнику-экстрасенсу. (В ходе предшествующих встреч с упрямым мальчиком волшебник расписался в полном своём бессилии).

Экстрасенс стягивает бороду в могучий узловатый кулак и после нескольких секунд безмолвия выдаёт:

– Ты взрослый человек, тебе решать. Хотя мне очень жаль твою маму… Но напрасно ты думаешь, что это выход для тебя. Ты не читал книжку мистера Муди, – (сумрачный мальчик сдерживает смех), – «Life after life»? Очень зря: я дам тебе ксерокопию: заодно поупражняешься в переводе. Но когда будешь читать, имей в виду: автора интересовал опыт людей, прошедших через клиническую смерть, самоубийц среди них – ничтожный процент. Поэтому на каждой странице ты встретишь сплошные восторги: Being of light в конце туннеля. А я вот специально интервьюировал тех, кого откачали в реанимации после попытки наложить на себя руки. Их впечатления – диаметрально противоположные. Оказалось, боль, которую испытываешь, грубо говоря, на том свете, в миллиарды раз острее той, от которой пытался избавиться. Ощущение, будто движешься во мраке внутри бесконечной железной трубы, и в ушах гулким эхом отдаётся одно-единственное слово: «Никогда!» Дело в том, что от самоубийцы остаётся его чёрный астрал – не что иное, как сгусток гомогенной боли, не амортизированной телесной оболочкой. Чёрный астрал, правда, рассасывается… но это где-то лет через тысячу. А так он, помимо всего прочего – источник дурной энергии, способный воздействовать на биополе далёких потомков… Неспроста ведь практически все религии запрещают хоронить самоубийц на кладбище, а их последнее земное деяние квалифицируют как тягчайший грех…

Конрад всегда инстинктивно сторонился мистицизма и оккультизма в любом обличье. Хиромантов, астрологов, ясновидцев, чёрных и белых магов – всех без исключения держал за шарлатанов. Но в чёрный астрал поверил безоговорочно и сразу. Симптоматично, да?

Люди верят в то, во что хочется верить. Отъявленным хлестаковым доверяют больше, чем горемычным капитанам-копейкиным. И чем прозаичней причины горестей и мыканий, тем громче и уверенней звучит слаженный хор: «Этого-не-может-быть-потому-что-не-может-быть- ни-ког-да ».

И многоглавые толпы ломятся поглядеть на неправдоподобных суперменов, бэтменов, звёздных воинов, а какая-нибудь сирая заштатная элинор ригби, которая вполне правдоподобно платит за билет в тот же видеозал, кажется неостроумной выдумкой.

И так легко поверить в гуманоидов, телекинез, полтергейсты, лох-несское чудовище, в масонский заговор, наконец, и совершенно невозможно поверить в существование Конрада Мартинсена. Только сам он всё время кричал: «Вот он-я!» Кто бы крикнул: «Вот он-он!»?

Изрядно подзамёрзший, Конрад спешит под свои десять покрывал. Дорогу к дивану ему преграждает старый знакомый. Тараканья экспансия распространяется за пределы кухни. Уселся рыжий, усищами помахивает, желает продолжить прерванную беседу. Не исключено, что в очереди к тараканьему врачу начитался свежих газет и во всеоружии подготовился к интеллектуальному поединку.

– Вылечился? – спрашивает Конрад (артикуляция смазана). Над эрудированным тараканом зависает заснеженный валенок.

Рыжий не успевает объяснить, что это не он, а его двоюродный брат. Валенок падает, таракан погибает. Конрад ложится, проворно нащупывает меж вытянутых ног своего любимца и в два счёта расправляется с недобитыми девушками.

Стук метронома, приглушённый, но чёткий, теперь доносится с кухни. Это с неумолимой периодичностью капает вода из плохо закрученного крана. Реквиемный, панихидный темп Largo. На сегодня все умерли. Ходики остановились, беспомощный свисает маятник-помазиватель. Другой помахиватель обескровлен, обесточен, обессочен, покоится, куцый и безжизненный, прильнув к мокрому левому бедру. Убиенные девочки превратились в грязные безобразные трупики, они разлагаются и смердят; глядеть, как обгладывает девичьи косточки шакальё-вороньё, совершенно неинтересно. Под сохнущим валенком засыхает давленая усатая каша о шести ногах. Лишь Вечный Жид будет вечно жив, но Хвала Создателю – раз в сутки он даёт прóклятому им детищу перевести страждущий дух.

Кап… кап… кап… Выступившие слёзы подтачивают твердыню безысходности. Дзинь… дзинь… Весна ещё не скоро, капéль сопель застывает сосульками. Хрр... хрр... хрр... посвистывают закупоренные ноздри, убаюкивая. Упоение успокоением на свежевыглаженном лице. Гаснущий разум генерирует нечто неочерченное: то ли черти, то ли черви… сон разума рождает чудовищ – ручных, безобидных. Солипсический солитер Solitude, прожорливый паразит Прошлое добровольно уползают из дырявого желудка, из отбитой печёнки, из окаменелых почек, из воспалённых лёгких. Ленточный червь Боль послушно сворачивается в клубочек и консервируется в гортани, в горниле горла – там, где согласно поучениям великих гуру расположена чакра Пространства и Времени.