Василий Сосновский - Остров традиции

Фонарь помогал правильно ставить ноги и не стукаться лбом о деревья.

По аллейке топать – куда ни шло, а вот как свернул на большак – так начались мучения. Снег здесь отродясь никто не убирал, и приходилось торить дорогу самому, держась полузасыпанного следа от некогда проехавшего авто.

В небе всё гуще кружила белая кусачая шрапнель и язвила отмороженную рожу.

Погоди-ка, а ты составил для Поручика реестр, о котором шла речь ещё при жизни старого Клира? А отчёт о работе полицейского комиссариата за третий квартал соорудил? А депешу № 377-бис устроил? Да ты… да не дай Бог вообще попасться ему на глаза… Да не пахнет ли тут вообще лагерем особо строгого режима?

От неожиданных мыслей Конрад остановился, аккурат по пояс в сугробе. «Стремновато показываться на станции», – сказал он себе.

Так что же он, зря вышагивал по сугробам во мгле непролазной? И неужели нельзя было дождаться белого дня, когда можно было бы узнать в городе все подробности, стороной обходя полицейский комиссариат? Скорей назад, писать реестр, кропать отчёт…. Да смогу ли я за оставшиеся полночи накатать хоть одну страницу… с такой-то головой… Жить захочешь – конечно, а жить не хочется. Потом, там Торстен гуляет с автоматом, а он, говорят, в последние годы мужик крутой стал, непреклонный…

Но с другой стороны – в Стране Сволочей ни одна сволочь свои дела в срок не делает, и сотрудники Органов вряд ли являют собой исключение. В насквозь дефективной системе не должно быть ни одной здоровой подсистемы.

Так назад или вперёд? – спрашивал себя Конрад, тыча фонарём то назад, то вперёд – и решительно не понимая, где зад, где перед. Он, кажется, уже давным-давно сбился с пути и заблудился.

И вдруг фонарик погас. Конрад снял рукавицу и окоченелым пальцем нащупал кнопку. Нажал – без толку, батарейка бесповоротно сдохла.

«Вот и хорошо», – подумал Конрад, тяжело опускаясь в сугроб. Так тут и останусь. Авось, к утру торжественно замёрзну.

Но это к утру, а пока ныли пальцы, и во все щели лица свистела шрапнель. Сейчас из леса, того гляди, выйдет серенький волчок и ухватит за бочок.

Серый волк не шёл. Последнего волка в Стране Сволочей застрелили три года назад в пятистах километрах к северо-востоку отсюда.

Конрад подумал:

– Лучше бы семейство Клиров позаботилось о создании заповедника реликтовой фауны, чем заповедника реликтовой культуры.

Ну пусть не волк. Пусть этот, длинноухий… Заяц, кажется. Эти вроде не все перестреляны. Да хоть ворона!

Но лес был мёртв.

«Нет, конечно, умереть хорошо, но как же я умру, не покурив?» В кармане, правда, лежала раскрошенная и промокшая последняя сигарета, но как её раскурить в этакую непогоду?

Да, если уж и смерть, то не такая мучительная…

Лёжа на снежной перине, секомый метелью, Конрад прикрыл глаза рукавицами и вместо кромешного крошева увидел продолжение бесконечного сериала. В сугробе на морозе вспоминалось не хуже, чем в доме при работающих калориферах.

Воспоминание 23 (3,5 года от роду). Отбывая за кордон навсегда, отец Конрада продал кой-какую недвижимость, и вырученные деньги положил в банк, чтобы на проценты непутёвый сын мог кое-как перемогаться достаточно приличное время. Всего счетов два – в самом надёжном и солидном, по общему мнению, банке, не похожем на многочисленные «финансовые пирамиды». Один на десять штук баксов, другой на три.

Настаёт день, когда Конрад собрается впервые снять проценты с большего счёта. Он берёт с собой соответствующие документы и отправляется в универ, где тогда работал почасовиком. В тот день выясняется, что на большее и даже на то же самое Конрад рассчитывать больше не может – студиозусы накатали на него докладную. В докладной преподаватель Мартинсен предстаёт самовлюблённым и надменным самодуром, исполненным извращённых прихотей. Конрад не знает лично этого препода Мартинсена, но смекает, что это ответ на его собственную докладную в отношении хронического распиздяйства студентов. Он обмозговывает случившееся в самом дешёвом и единственном доступном ему фаст-фуде, уперевшись отсутствующим взглядом в непрожаренный гамбургер, не слыша гомона многочисленных едоков. Он опять потерял работу и опять преподскую, единственную, на которую может рассчитывать.

Наконец, он выходит на улицу и закуривает сигарету. Он вспоминает, что сейчас очередной облом можно отчасти компенсировать если не морально, то материально. У него с собой бумага на десять тыщ баксов. Сейчас он поедет в банк – только сперва докурит…

– Эй, привет, – вдруг окликают его сзади.

Конрад оборачивается и видит верзилу выше его на голову в добротном кожаном плаще.

– Слушай, ты говорят, музыку любишь… А какую?

– Тяжёлый рок люблю, – автоматически отвечает Конрад.

– А где ты в армии служил? – интересуется верзила.

– Я не служил, – сам собой ответствует Конрад.

– Ясно, – деловито говорит верзила. – Слушай, а сколько у тебя денег в долларах?

– Чево?

– Сколько тыщ баксов у тебя… В глаза смотри. Ты же понимаешь, один удар в печень…

Конрад послушно смотрит в бездонные верзилины глаза и что-то внутри него покорно брякает: – Тринадцать.

(Ну или не совсем покорно. В полуотключённом мозгу Конрада мелькает что-то вроде: у меня с собой документ на десять тыщ, сейчас будет «рывок»: дёрг – и сумка с плеч, может он каким-то образом подглядел в мою сумку, пока я горевал в фаст-фуде… Запирательство бесполезно).

– Так-так! Мы, центровая братва, давно тебя пасём. Твой коллега нам всё рассказал… Тебя как звать-то?

Конрад называется. Никаких коллег, знающих про его крёзовы богатства, у него нет. Да и как его зовут, верзила не знает. Но что это меняет?..

– Слушай, Конрад, надо договориться. Поделишься тремя тыщами – и мы отлипнем.

– А если сейчас не дам?

– Поставим на счётчик. Завтра три четыреста спросим… В глаза смотри!

– У меня с собой нет, – врёт Конрад, вновь заглядывая в космическую пустоту верзилиных глаз. – Всё дома.

Тогда верзила многозначительно смотрит куда-то в сторону и веско произносит:

– Там мои ребята в машине сидят. Поедем к тебе, куда скажешь. Ты главное, не грейся.

Конрад никаких ребят не видит, и мудрено ли: место людное, возле метро, оживлённый перекрёсток. Туда-сюда курсируют толпы пешеходов и нескончаемые потоки машин, сотни авто припаркованы со всех сторон мостовой – поди разгляди то самое. Но расширять круг знакомых Конраду что-то не хочется.

– А с тобой одним нельзя съездить?

– Можно! – несказанно радуется верзила. – Меня, кстати, Андре Орёлик зовут.

Вслед за этим «Орёлик» (Конрад тогда ничего не знал про то, что у блатных не может быть «птичьих» кличек, из-за общераспространённого «петух) заставляет Конрада пожать ему тяжёлую длань и на какое-то время застывает в рукопожатии – чтобы-де видели «ребята». («Мои долбоёбы», – ласково зовёт их «Орёлик»).