Роман Солнцев - Полураспад. Очи синие, деньги медные. Минус Лавриков. Поперека. Красный гроб, или уроки красноречия в русской провинции. Год провокаций

— Входи, мой милый.

О, этот театр! Всегда была такой.

— Оденься же!

— А раньше ты говорил наоборот… — хихикнула, прижимаясь к нему, Люся.

Неугомонная.

— Ну говори, кто. Я побегу.

— Я сказала? — Отпрянув, обиженно заплескала жирно намазанным ресницами. — Сначала посидишь у меня… шесть минут. — Схватила за руку, повела по квартирке, захламленной черт знает чем — тут и невысокая гипсовая копия Венеры Милосской (ах, ее же Поперека сам и купил когда-то), и маска Есенина на стене, и старый, но, видимо, когда-то дорогой диван с облупленными золочеными львиными мордами на подлокотниках… И книги лицом к гостям — Библия и Булгаков, Солженицын и Мандельштам. — Снимай, у меня тепло.

— У тебя холодно! — воскликнул Поперека, никак не желая раздеваться и надолго здесь оседать. И как ребенку пояснил. — Градусов пятнадцать у тебя.

— А вот и нет! — забегала по комнате Люся. — Вот градусник! Видишь — девятнадцать! — И в самом деле, на градуснике было почти девятнадцать.

Она помогла ему снять куртку, потянулась за пиджаком, он рассердился.

— Ну ты чего?! Говори. — Он сел, нетерпеливо потер левой ладонью правый кулак. — Кто?

Бывшая жена укоризненно взглянула на него. И он посмотрел. Давно не видел ее. Вокруг глаз словно птички лапки ходили, губы бледные, на щеках малиновые точки.

— На тебя вареньем брызнули? — не удержался он.

Она обиженно сомкнула губки. И тут же передумала сердиться.

— Ты всегда был жестоким. Истинный мачо. За что тебя и люблю. У меня есть стихи… — Но, увидев, как он скривился, замотала головой. — Не буду, не буду! — И деловитым тоном. — Говорят, ты окончательно ушел от этой своей врачихи. И правильно.

Поперека всхлипнул от нетерпения.

— Люся!.. Ну, прекрати. Говори кто. Как узнала и кто это?

Люся поднялась, молча прошла к серванту, вернулась с бутылкой красного вина (Молдавия) и двумя высокими стаканами. Налила, молча же протянула один гостю.

— Ты ко мне уже не вернешься! — трагически напряженным голосом произнесла она. — А я все равно тебя обожаю. Пей.

Поперека торопливо выпил вино, как воду, вскинул серые свои волчьи глаза.

— Ну?

Она кокетливо улыбнулась. Отпила глоток и сама, булькнув горлом.

— А со мной не хочешь побыть? — Подалась к нему. — Я тебе до сих пор не изменяю, Петя, — уже как безумная, забормотала она, обвивая его шею руками. — да, да, да, да!.. Никому… то есть, ни с кем… Да, да, да!.. Ну, полчаса потеряй — ты дашь мне кислорода на год! Петя?

Наверное, лицо у него было страдающим. И она опустилась перед ним на колени.

— Ну, хорошо, мой повелитель… не раздевайся… я так тебя люблю….ты мне весь всегда был сладок…

— Прекрати!.. Люся!.. — Это ужасно. Так же нельзя! Мы же русские!..

………………………………………………………………………………

— Ну, говори же, Люся! Мне это важно! Это как в шахматах! Ну, не мучь!..

— Ты же… видишь — я занята… — Юмор. Рот до ушей.

………………………………………………………………………………

— Я пошла в редакцию, Ленку свою нашла… Я им вообще хотела устроить хай! Сказать, что бомба у них… но решила сначала тебя найти. Некролог приносил некий молодой юноша, фамилия Карсавин. Из газеты «Дочь правды».

— Карсавин?! Ты не путаешь???

— Я никогда ничего не путаю. — Это верно, память у нее тоже всегда была отменная на цифры и фамилии, хотя Люся вечно прикидывалась этакой рассеянной нимфеткой из богемы.

— Карсавин… — Петр Платонович знал этого юношу. Сын Виталия Витальевича Карсавина, с которым у Попереки славные отношения. Мальчик пару раз приходил к отцу в лабораторию. Кажется, зовут Олег… под два метра, с голубыми сонными глазами… значит, вон он где теперь подвизается… Но почему написал такой ужасный текст? Кто его подтолкнул на это? Не отец же! И если написал, почему не в своей «Дупе» напечатал? Понятно, из-за малого тиража…

Но как же сотрудники большой уважаемой газеты могли принять к публикации этот ужасный некролог?

— Поцелуй меня. Я же помогла тебе? — Она приблизила порозовевшие губки свои, которые только что были черт знает где. Он отшатнулся, но превозмог негодное чувство, чмокнул их. — Вернись ко мне… Мы созданы друг для друга… — вновь шептала она.

— Я хочу быть один, — вставая, уже твердо ответил он.

— Ну хоть сегодня… у меня еще есть идея…

— Насчет еще одной идеи, — он улыбнулся во все зубы, ослепительно, как янки. — Любимый анекдот Будкера. Это когда нужно было остановить какую-нибудь программу… Умерла у Мойши курица… что делать? Сара говорит: сходи к раввину, посоветуйся, что делать. Приходит к раввину, говорит: ребе, у меня умерла курица… для меня это существенная потеря… ты можешь мне что-нибудь посоветовать… Я кормил как надо, почему?.. Хорошо, Мойша, говорит ребе, есть великолепная идея. Очерти вокруг курятника квадрат, сходи в синагогу помолись, и больше тебя беда не тронет. Мойша все делает, как ему сказал ребе, но умирает еще одна курица. Мойша снова идет к ребе, вот умерла еще одна… как быть? Ребе советует нарисовать вокруг курятника звезду Соломона… и еще поверх ее круг… Мойша не приходит день, не приходит два… Раввин сам идет к нему. Мойша, что, как, помогло? Нет, говорит Мойша, умерла последняя курица. Да, говорит, раввин, жаль, а еще было столько идей!.. Я пошел!

— Хорошо, хорошо… не сердись… — она бежала за ним к двери, набрасывая на плечи старенькую дубленку с вышитыми на спине цветами. Уж не собирается ли в таком виде с ним на улицу? — Нет-нет… просто холодно… без тебя… — Уже пытается красиво говорить. Надо будет цветы ей в дверную ручку затолкать, какие-нибудь хорошие розы, она из этого сочинит себе новый грандиозный роман, стихи напишет. Работает она техником на Химзаводе, сейчас предприятие стоит, времени у нее много…

Выскочив на улицу, пряча лицо от прохожих, он быстро зашагал к автобусной остановке. В автобусе, к счастью, знакомых снова не оказалось.

И вот он вновь маячит, раздраженно дергая шеей, перед застекленными алюминиевыми дверями своего института.

— Сучонок! Наверное, отцу-то не рассказал?

А отец его, Карсавин, — здесь, вон, на втором этаже… лаборатория напротив лаборатории Попереки… Высокий, симпатичный старикан. И фамилия какая красивая. Наверное, осердится, если узнает про проделки своего Олега. Ведь никогда между Карсавиным-старшим и Поперекой не случалось никаких ссор и недоразумений. При каждой встрече здоровается первым, опережает молодого коллегу, такая у него привычка.

Правда, лет десять назад Виталий Олегович немного обиделся на Попереку, это когда они вместе полетели (Петр впервые) в США на конференцию. Чтобы не таскаться с чемоданом, да и слегка рисуясь (в фильмах американских видел: многие экстравагантные профессора на свете так делают), Петр взял у дочери рюкзак. Но он не ведал тогда о том, что Карсавин невероятно мнителен и боязлив. Когда садились в самолет, Петр в шутку спросил у него: «А почему вы не с парашютом? Это первый рейс аэрофлота… мне, например, свои люди посоветовали…» Академики из Новосибирска, слышавшую эту фразу, прыснули от смеха. Но, как позже выяснилось, Карсавин всю дорогу над океаном, все четырнадцать часов, сосал валидол…