Роман Солнцев - Полураспад. Очи синие, деньги медные. Минус Лавриков. Поперека. Красный гроб, или уроки красноречия в русской провинции. Год провокаций

— Александр Соломонович, это я, Пе-Пе-Пе. — Мудрый дед, он посоветует, как быть.

— Привет, Петр… понял… — отвечал с задавленной хрипотцей, словно хотел засмеяться, да передумал, это у него такая манера, старый профессор. — Приезжай. Я в универсе. Где место актеров? Место актеров…

«Место актеров в буфете, как гласит старая поговорка. Старик никогда прямо не говорит, со времен ссылки привык к иносказаниям».

И судя по интонации, он уже прочел статью.

Петр Платонович вновь побежал по лесу — вверх, вверх, в гору, за шоссе, к белым корпусам университета. «Мы их обуем», неслись в голове какие-то страшные чужие слова. «Мы заставим их землю есть! Я вас, гады, выверну, как перчатку…»

Не раздеваясь, лишь сунув кепку кожаную в карман куртки, прошагал через холл в буфет, привычно покосившись на мраморный бюст академика Лаврентьева. Могли бы живой цветочек положить, господа из хозчасти! Плакаты бессмысленные и дорогие развешиваете: «Слава российской науке!» Кого это греет?

Профессор уже сидел в углу буфетного помещения, перед ним на столике в подстаканниках дымились два чая, в тарелке лежали сочни, высунув белые языки творога. Александр Соломонович, как всегда, изящно и молодо одет, на нем клетчатый пиджак, под пиджаком рубашка с украинской красной и синей вышивкой крестиком, на увесистом носу сверкают небольшие круглые очки.

— Здрасьте, мэтр.

— От километра слышу. Садись, — старик кивнул, мышцы лица пришли в странное хаотическое движение, какое бывает на воде между качающейся лодкой и берегом, — это он улыбался. — Очень расстроен?

Поперека не ответил, только дернул шеей и огляделся — нет ли врагов вокруг. Здесь вполне могли оказаться «патриоты» с кафедры журналистики, откормленные парни и девицы с постными лицами, с крестиками поверх одежды. Они подвизаются на сочинении всего самого гнусного в местных газетенках, вроде «Дупы» — так в городе прозвали газету коммунистов «Дочь правды». Ах, если бы некролог напечатала она, Петр Платонович и бровью бы не шевельнул! Плевать! С ее жалким контингентом подписчиков в две или три тысячи среди миллионного города! Это несмотря на демпинговую цену в 30 копеек… Но ведь напечатала большая газета. С огромным тиражом.

— Я подам в суд на газету, а они пусть разбираются, — быстро проговорил Петр Платонович.

Фурман успокоил мышцы лица, лысый, стал хмур, как выключенный торшер.

— Да? Во-первых, оппоненты этого и ждут. Вам не кажется? — Перейдя на «вы», он давал понять, что говорит уже обдуманные вещи. — Оппоненты поднимут восторженный вой. Мол, на воре шапка горит… мол, фамилия-то не ваша… там Поппер…

— А фотография?..

— Фотография? Вы разве забыли: в наше время появилось много похожих людей? Мы с вами имели видеофильмы, на которых сняты двойники — генерального прокурора, министра юстиции… и ничего!

— Но есть же статья!..

— Есть. Сто двадцать девятая — о клевете. Распространение заведомо ложных сведений, порочащих честь и достоинство другого лица… или подрывающего его репутацию… Какие здесь заведомо ложные сведения?

Поперека сопел, нервно крутя стакан в подстаканнике.

— Пункт второй. Клевета, содержащаяся в публичном выступлении… в средствах массовой информации… это уже ближе. Но опять-таки в чем клевета? Что «умер»?.. Люди скажут: значит, будет жить.

— Я тогда вот что сделаю! — Страшно побледнев, Поперека вскочил. И яростно зашептал, глядя сверху в умные внимательные глаза старика. — Я… я поставлю на площади возле их истукана на двух табуретках гр-роб… приглашу телевидение… и — поднимусь из гроба под гимн Советского союза! Я им устрою! Не похоронят! Сколько стоит гроб, Александр Соломонович?!

Фурман шевельнул попеременно левой и правой щекой — улыбнулся.

— Остроумно. Но не советую, Петр, — игры в смерть и воскрешение вползают, так сказать, в подсознание… да и сын ваш испугается…

— Ничего он не испугается — менты у нас из гранита. А жена врач. А дочь далеко.

— Продолжаю, — старик отхлебнул чаю и кивнул Попереке, чтобы тот сел. На них уже поглядывали некие университетские дамы с ярко накрашенными ртами. — Клевета, соединенная с обвинением лица в совершении тяжкого или особо тяжкого преступления… Там таких обвинений нет. «Плачь, Америка»? «Панихида у ворот АЭС»? Ну, бодались мы с ними одно время. А уж упоминание про синагогу и мусульманское кладбище — просто хамство.

— Но всё вместе… это же не просто хамство!

— Статья сто тридцатая. Поближе к нам. Оскорбление, то есть унижение чести и достоинства другого лица, выразившееся в неприличной форме… Особенно пункт два: оскорбление в средствах массовой информации…

— Вот видите!..

— Конечно, можно узнать, кто автор публикации, и подать иск. Но повторяю, оппоненты только этого и ждут.

— Хорошо! — прошипел, косясь по сторонам, Петр Платонович. — Я хочу узнать. Поймите — я просто хочу узнать! Я ничего не буду делать. Но мне нужно знать: КТО?

Старик внимательно оглядел его.

— Узнать, наверное, можно. Хотя лучше, если не ты сам этим будешь заниматься. Такого рода тексты, я думаю, идут через отдел рекламы.

— Некрологи?!

— Конечно, если дело касается какого-нибудь известного в области деятеля, если там подписи губернатора, мэра, — это напрямую в секретариат, в печать. А от простых смертных в эпоху рынка — всё через деньги.

«Но если кто-то принес некролог, в редакции должны же были посмотреть на фотографию? Хотя бы для того, чтобы оценить годность ее для публикации. Неужели не могли узнать меня? Не последний же в этих краях человек! А почему ты думаешь, что тебя они знают в лицо? Но я же у них печатал пару статей по экологии! Может быть, решили — просто похожий человек… и вправду некий Поппер помер? А язвительные строчки насчет Америки, синагоги и мусульманского кладбища? Если там сидел выпускающим идиот, то почему бы и всерьез ему не воспринять подобный текст? В наше время чего только не печатают!»

Фурман тихо продолжал говорить, Петр Платонович, тряся головой, мучительно вслушивался.

— И все-таки ничего не нужно предпринимать. Петя, ты меня слышишь?! Да сядь же! Сделай вид, что не обратил внимания. — Он обращался уже на «ты», видимо, счел, что убедил Попереку. — А спросят — улыбнись. Мол, слухи о моей смерти несколько преувеличены. А вот другой вопрос… что эту компанию ура-патриотов подвигло на столь глупую публикацию? Чем ты их на сей раз зацепил?

Петр Платонович растерянно крутанул взглядом. Вряд ли кто-то из них уже прознал про вчерашнюю незаконную отправку образцов за рубеж.

— Не знаю. Представления не имею! — Всю весну и начало лета он прокорпел над монографией — подгоняло издательство из ФРГ. А в августе — да, он и не скрывал — за счет своих отложенных отпусков обследовал с молодыми энтузиастами радиоактивный фон вокруг Красносибирска-99. Но это не могло вызвать раздражения даже у самых упертых коммунистов — они тоже за экологию. Как раз недавно в передаче «Час кислорода» по ТВ Поперека поведал о своем выводе, что за последние два десятилетия в засекреченном городке на военном реакторе случились как минимум два больших выброса, и эти его слова были с сочувствием процитированы во всех местных газетах, включая «Дочь правды». В самом деле, по правому берегу реки и на островах к северу от зоны километров на двести ил заражен. На отдельных участках гамма-фон доходит до 220 микрорентген в час, это при нормальном-то уровне 10–20. А если покопаться в самом прямом смысле, с лопаточкой, что и делали Поперека с молодыми экологами, — сплошь и рядом попадаются «горячие точки».