Роман Солнцев - Полураспад. Очи синие, деньги медные. Минус Лавриков. Поперека. Красный гроб, или уроки красноречия в русской провинции. Год провокаций

— Ну, чё, не уважишь, не споешь с нами?

— Споет, — торопливо закивал Антон, утирая платочком пухлые губы.

Оскалившись, словно пьяный, Братушкин запел «Степь да степь кругом». Все молчали. Собственно, никто Братушкину сейчас и не был нужен — он пел очень хорошо, пронзительным, высоким голосом, каким никогда не говорил.

И сверкнув синими злыми глазами, буркнул: — Наливай!

Когда выпили по второй, хозяин квартиры увидел, что Поперека тоскливо поглядывает на часы, и намеренно захохотал:

— Анекдот хотите? — Знает, что Петр Платонович любит травить анекдоты. — В самолете «Аэрофлота». «Кушать будете?» — «А каков выбор?» — «Да или нет».

Или еще. Пельменная в Одессе. Клиент: «Мне пожалуйста, еще одну порцию пельменей». Официант: «Вам что, мало? Или понравилось?»

— Кстати, анекдот еврейский, — не удержался Поперека. Но сам не стал ничего рассказывать. Из головы не выходила Инна с рюкзаком, а также непостижимые ответы из Нью-Йорка.

Когда выпили по третьей, за память о родителях, Василий Матвеевич вдруг отбросил гитару и, словно ожесточившись, стал быстро говорить-шипеть, как он рос на окраине города, как возвращались из лагерей бывшие пленные, в том числе и родные Братушкина.

— И все равно свою р-родину не проклинали! — В кого же метит Братушкин этими словами? Уж не в Попереку ли?.. Да нет, наверно. Все ж таки старые коллеги, почти друзья. — Всем тяжело, надо терпеть… друг друга не предавать!

Из его сбивчивого рассказа-вопля можно было понять, как предвоенный террор прокатился по семье Братушкиных. Отец Василия, Матвей Иванович, работал председателем райисполкома, когда к нему приехали чекисты из области и попросили подписать для «тройки» список односельчан Братушкина, которых следовало раскулачить и сослать в Игарку. Матвей Иванович отказался — вокруг беднота, за что ссылать? И с того дня он ждал, когда приедут за ним. Но его всё не трогали. Через год внезапно взяли брата Ивана (а их было трое братьев, Михаил, Иван и Сергей). Через два года началась война, Михаил ушел добровольцем на войну, вернулся в 45-ом, а в 47-ом вернулся из лагерей Иван. Михаил спросил у него: «Когда тебя арестовывали, почему не сказал, что ты не Михаил?» — «Я подумал, меня все равно теперь уже не отпустят, а тебя тоже посадят».

— Вот какие были наши отцы?! Своих не предавали, семей не бросали, с молодыми блядями под венец не шли…

«Постой-постой, он все же в меня метит, — наливаясь раздражением, поднялся из-за стола Поперека. Ишь, уставился, и Анюта испуганно глядит в эту сторону. Да, отец мой женился на молодой, уехал в Томск… но вам-то какое дело?! И кого он предавал? Тоже служил в армии, Венгрию прошел…»

А Братушкин вдруг завопил, уже брызгая слюной, с ненавистью сверкая сизыми глазищами:

— Да, да, это я тебе вместо Жорика ответил! Я!.. Я это всё умею, а ты — фуиньки! Губы развесил, поверил, ага? Выскочка, самозванец, хера ли ты можешь? Без меня бы твоя лаборатория сто лет в говне задом сидела!..

— Василий Матвеевич, — шепотом пытался одернуть Братушкина седой старик. — Ну, зачем на своем-то дне рождения?

— Какой день рождения? День поминок! Я всё умел, а эти демократы разорили мою Россию!.. Слышишь, ты?!

Поперека молчал, лицо его презрительно искривилось. Вот, значит, как! Рука судорожно воткнула вилку в огурец, потом в хлеб. Но Петр Платонович сильный, он, поймав взгляд Братушкина, кивнул.

— Помнишь? Небось не забыл?.. — Василий Матвеевич подскочил вплотную к Попереке. — Как я с генералами в Москве общался? Я ногой их двери открывал! Я их как тряпки на член мотал! А ты только потом разевал пасть!

В самом деле, когда прилетали в Москву с выполненным военным заказом, сибирская делегация и минуты не торчала в приемной Министерства обороны — Братушкина тут любили и побаивались. В пиджаке и тельняшке, как рыбак с моря, в грузных ботинках с железными набойками, он входил, рыча девицам-секретаршам:

— Соскучились по сибирякам, красоточки?

Где генерал-полковник, с носом как половник? Где генерал-майор, бестолковый ухажер? — И т. д.

Конечно, трудно забыть времена, когда талантливые инженеры были в чести, когда военный начальник мог распустить совещание, разогнать полковников, чтобы мигом принять рабочую группу из Сибири. Ведь и то верно: над заказами, над которыми трудились Поперека и Братушкин, в Москве работало ученого народа раз в сто больше! Сравнить хотя бы КБ Лавочкина и КБ Решетнева! При всем том, что Решетнев начинал на голом месте, в тайге. Зато его спутники лучшие на свете, по десятку лет летали…

А группа Попереки занималась тогда просвечиванием воды («поиском вражеских подводных лодок») и весьма преуспела в создании прибора. Петр Платонович помнит, как начальство потчевало сибиряков коньяком и чаем с иностранными конфетами, как сидели они среди генералов за прозрачными, из стекла, столиками, на прозрачных, тоже, видимо, из некоего стекла стульях (чтобы ничего нельзя бы спрятать, подложить — магнитофончик, микрофон). И главный генерал, поддакивая Василию, тоже цитировал по окончании беседы какую-нибудь фривольную частушку. Он даже их, говорили, записывает.

Кстати, и академик Евдокимов в Новосибирске собирал частушки, даже переплетал в виде книжечек. Но с той поры, как в стране победила свобода слова и частушки стали издавать вполне легально, толстыми томиками, стало неинтересно их собирать. Как и анекдоты.

Наверное, из-за этого также злобится Братушкин на новые времена — уж он-то докладывал анекдоты лучше всех в лаборатории — с мрачным скучающим лицом.

— А ты, сука, самовыдвиженец!.. «Я, я, я»!.. При любой ситуации…

Этому человеку надо все-таки ответить. Сдерживаясь, с усмешкой Поперека спросил:

— А что, всю жизнь сидеть, как баба в сельском клубе на скамейке, ждать, пока кто-то на танец потянет?

Все вокруг ожидали, конечно, что он вспылит, — характер Петра Платоновича известен. Но будет лучше, если вот так, спокойно, как с больным.

— Да! Да! — не унимался Братушкин. — Если ты р-русский, да! А ты — шурупом во все дырки! Звону много, а денег нет.

— Сейчас — да… но идеи-то были мои? — очень тихо отвечал Петр Платонович беснующемуся Василию Матвеевичу. — Идеи-то были мои или нет?

— Фуй ли идеи?! — чуть остывая, но все же с серыми губами, сжав кулаки, рычал именинник. — Идеи — сопли… ты их в жизни претвори! Я — вот этими руками…

— Красиво говоришь, начальник, — еще тише возразил Поперека, стоя над столом, бледный, но с неистребимой кривой усмешкой. — Это в Италии, во времена Россини, певцам платили в десять раз больше, чем композитору. Считалось: хер ли музыку сочинить, а вот ты спой!