Роман Солнцев - Полураспад. Очи синие, деньги медные. Минус Лавриков. Поперека. Красный гроб, или уроки красноречия в русской провинции. Год провокаций

— Пошел твой Россини в манду! Я Глинку люблю, все русское!

— А я все хорошее!

— Конечно, как за границу — так ты! А я валенок, да?

— Опять двадцать пять! Ты был засекречен, засекречен! А я предлагал идеи… идеи не секретны… но под эти идеи нам давали заказы. Давали или нет?!

Не объяснять же человеку, который всё это прекрасно знает, что приглашали авторов идей, а не тех, кто делал приборы. У инженеров была вторая, а то и первая степень допуска к закрытым материалам, с них брали подписку о неразглашении…

И тут в разговор, сопя, влез, как медведь, Антон:

— Василий Матвеевич… побойтесь бога… он за эти годы основал семь лабораторий: в университете, в Институте Физики, в КаБе «Геофизика», где и вы работали, где хорошо платили…

— Да я где угодно мог работать! У меня грамота от самого Славского… вот, сейчас!.. — Почти рыдая, расшвыривая какие-то тяжелые красные папки, он выдернул лист с бронзовым профилем Ленина. — Смотрите! «Удостоверяю, что у товарища Братушкина В.М. золотые руки. Министр Средмаша Славский». Мне сказали, он больше никому таких справок никогда не давал!

— И замечательно, — кивнул Поперека.

— Что киваешь, как попугай?! Разрушили страну! Никогда народ так хорошо не жил, как при советской власти!

— Да? А теперь вспомни, вспомни, кого вместо тебя членами делегации отправляли в эту заграницу. На одного Попереку троих своих — одного стукача, одного «ученого» из парткома, ну и, конечно, жену секретаря райкома или обкома (пусть походит по магазинам). Было так? Было! А мясные очереди забыл? А эти отоваривались в своих подвалах. — Он вспомнил, где видел человечка в «тройке» — бывший работник обкома, ныне — ведает промышленностью в областной администрации.

— Зато я мог в Сочи поехать с женой и сыном… а теперь на один билет не набрать! И это ты сделал! Такие как ты! — Братушкин уже не орал, а сипел, но от этого его ненависть казалась еще страшнее.

Поначалу его запальчивость можно было отнести за счет выпитой водки. А сейчас Василий Матвеевич почти трезв, этот умный злобный человек. Что, что с ним произошло?

Ведь еще месяц-два назад Поперека и Братушкин, как два единоверца, плечом к плечу и работали, и на семинарах научных сиживали. Что-то случилось совсем недавно, и Поперека этого не заметил. Да, Вася живет один, без жены, и с сыном у него отношения до сих пор неладные. Причиной раскола в прошлом, конечно, стала водка. Но Вася, хоть и пил всегда легко и много, никогда не терял голову. Что же случилось? И что сегодня рвет ему сердце? Возраст? Вот ведь, уже «полтинник» с лишним, а стоит у разбитого корыта? Наверное, и то мучает, что за работу платят мало… Но ведь и Поперека получает пока что копейки. Может быть, еще прорвемся?! Или дело все же не в деньгах?

Но почему он не пришел, не рассказал о себе что-то такое, чего Поперека не знает? Нет, он приходил в больницу… и Петр Платонович его внимательно слушал… да, еще запомнилась странная фраза Братушкина, брошенная им удивленно в палате: «Ты что, так серьезно?» Может быть, для него эта ужасная мистификация в сети Интернета была игрой? Пусть пьяной, мрачной, но игрой? И лишь увидев, как болезнь обрушила Попереку, он понял, что игра зашла слишком далеко и раскаялся. А сейчас признается в том, что сотворил, потому что носить в себе это тяжело. Но почему столько злобы? Как будто не удовлетворен тем, что натворил, а прямо-таки убил бы сейчас ненавидимого Попереку.

Может быть, поэтому старичок и человек в «тройке» сейчас предупредительно схватили Братушкина за локотки и придерживают. А лаборантка Анюта в ужасе смотрит на любимого всеми остряка и гитариста дядю Васю — таким она его никогда не видела.

— Я выпил за твое здоровье, — четко сказал Поперека и заторопился вон.

И за ним выбежала Анюта. Уж не потому ли только выбежала, что Поперека — заведующий лаборатории, и негоже оставаться с людьми, которые поносят его.

Следом за Анютой, пыхтя, вышел на лестничную площадку Антон.

— Ну, прямо взбеленился… — бурчал Антон, кулаком утирая лоб. — Бесы в него вселились. Ему надо уходить. Наши бывшие партийцы, думаю, областную пенсию ему, как самородку, выделят.

— Ты бы оставалась, — попросил Петр Платонович лаборантку. — Без женского присутствия он как в пещере очутится.

— Правда, что ли?.. — удивилась старая дева Анюта. Поблекшее ее лицо, лишнего подмазанные вишневым тоном губки были жалки. Может, она даже любит Васю. Да ради Бога!

Поперека пожал руку Антону и быстро пошел к себе, в маленькую квартиру.

Но, взявшись за дверь подъезда, остановился, вдруг вспомнив, что отдал жилье сыну. А к Наталье идти не хотелось. Сам не понимал, почему. После ссоры с Братушкиным весь огромный груз прожитых лет давил, теснил душу. Остается к Люсе забрести. А почему бы и нет?..

— Я так рада за тебя!.. — встретила Люся своего бывшего мужа. А сама шмыгает носом, обливает слезами свой старенький синий джинсовый костюм.

— Ты чего плачешь?

— Нет-нет… это мои мелкие, мелкие, мещанские проблемы! А тебя поздравляю! — Она чмокает его мокрыми губами.

— Да подожди! С чем?

— Ты еще не слышал? Ой, как я рада! — И она крикнула, озираясь, как если бы вокруг них стояла толпа. — Он не слышал!.. По телику объявили, по НТВ — ты среди пяти лучших русских ученых награжден европейской какой-то премией!

— Какой еще премией?..

— По экологии. То ли Брема… то ли… на Б…

— Ну, не Березовского, надеюсь? — хмыкнул Поперека.

— Да брось такие шутки! — Сморщилась, вспоминая, засияла. — Да! Пятьдесят тысяч евро! Получишь… сегодня которое? Успеешь паспорт оформить. Двенадцатого ноября получишь.

Поперека стоял в ослеплении и смятении, не зная, что теперь делать. Если услышанное — правда. С одной стороны — такой удар по врагам! С другой стороны… на душе невероятный раздрай.

— Почему ты не радуешься??? Эй, Попрека!

Может быть, неведомые меценаты пришлют деньги переводом на лабораторию? У лаборатории имеется валютный счет… правда, на нем ноль целых ноль десятых… открыли специально — собирались работать с ФРГ по экологической программе…

Нет, надо лететь и в смокинге предстать перед телекамерами, чтобы здесь, на родине, вся бездарь и шелупонь сдохла от зависти и злобы!

— Петя, пятьдесят тысяч… это сколько же рублями? — Люся шевелила ртом, словно сосала леденец. — Множить на тридцать четыре… Тысяча семьсот рублей? Что-то мало.

— Ты забыла добавить три нуля, — блеснул зубами Петр Платонович. Лицо его все еще, казалось, было каменным после свары у Братушкина.

— Ой, да! — ахнула бывшая жена. — Это полтора миллиона с лишним!.. Я так за тебя рада! Безумные деньги!.. Свози меня куда-нибудь! — Она припала к его груди, к тому месту, где сердце, своим круглым розовым ушком. — Нет, я слышу… ты, конечно, Наташку повезешь.