Роман Солнцев - Полураспад. Очи синие, деньги медные. Минус Лавриков. Поперека. Красный гроб, или уроки красноречия в русской провинции. Год провокаций

Зазвонил телефон — наверное, коллеги, которые знают, где в последние дни обитает Поперека. Но Петр Платонович сделал знак, чтобы Люся трубку не снимала.

— Нет, все нормально. В России истинный ученый должен посидеть в тюрьме. Скажи, кто не сидел? Королев, Туполев, Вавилов, Термен… назови не сидевшего — и я откажусь от свои слов… Ландау — сидел. Мало, но сидел. Наш Левушкин-Александров… полгода ему душу мотали…

Но почему, почему вся эта орава вцепилась в него? В самом деле, только по той причине, что он ни в какую партию не входит? Неужели нынче непременно нужно быть в том или ином стаде? Тем более, что через полтора месяца ожидаются выборы в Государственную думу… а лидеры всех этих стад давно потеряли уважение народа из-за своего лицемерия и казнокрадства… им нужны свежие лица…

«Или еще хуже — грядет революция, как прочит мой сын? И тут уж точно в нынешней России, как века назад в древней Иудее: кто не с нами — тот против нас!»

Свадьбу сына играли в кафе «Звездочка». То ли потому выбрали этот подвальчик, что название чем-то близко к военной службе ГУИН, то ли потому, что он на задворках и цены здесь не такие высокие, как в центре. Хотя хозяева и здесь — темноликие парни с Кавказа.

Во главе стола сидели Кирилл в форме десантника (вот упрямец! Явился весь в пятнистом, грудь нараспашку, на груди — синие полосы тельняшки) и его невеста Татьяна, одетая в голубенькую блузку и красный кожаный пиджак, с этого дня официально освобожденная из колонии, — подгадало начальство. Она сидела, выпрямясь, как школьница, с постным лицом, только изредка жгучие взгляды, которые она бросала на говоривших, выдавали ее характер. Непрост, видимо, характер, если едва убила свою соперницу.

Слева от нее — Мария Ильинична, мать, приехала с Байкала. Крепкая женщина лет сорока пяти, на лицо — бурятка. Справа от невесты — Петр Платонович в костюме, с малиновой бабочкой вместо галстука, и Наталья Зиновьевна в невзрачном на вид, но дорогом французском вечернем платье в синюю искорку, купленном Поперекой лет десять назад в Страсбурге.

За противоположным торцом стола восседал в гражданской одежде, при трех медалях, начальник колонии, высоченный, с рыжими руками полковник Палкин Иван Артемьевич. Рядом притулилась его супруга Инна Аверьяновна, маленькая, смешливая, в чем-то пышном и белорозовом. Как выяснилось в разговоре, она парикмахер в зоне.

Вдоль стола со стороны стены, разрисованной разноцветными звездами, сидели другие гости: священник Владимир со смешной, полупрозрачной бородкой (он часто навещает колонию), рядом с ним попадья с опущенными глазками, приятель Кирилла по детству молчаливый Олег, любимая школьная учительница Кирилла Алла Николаевна, полная, восторженная женщина лет 50.

Оркестра в подвальчике не имелось — тихо играла музыка в колонках. Свет над головой в стеклянных сосульках горел тускло, но иногда игриво мигал, интригуя и настраивая на легкомысленный лад. Но поскольку на свадьбе присутствовал начальник колонии, то и настрой получился поначалу весьма официальный.

Говорили о патриотизме, о России. Поперека, поглядывая на сына, от волнения дергал шеей, словно ему мешала артистическая бабочка, хотя она никак не задевала кадыка, и даже отвисла на сантиметр.

— У вас парень, что надо, — говорил гулко, как в колодец, полковник. И простирал руки над столом с растопыренными пальцами, как некий птеродактиль крылья. — Ведь что в мире делается, а?! А он войну пошел — все равно добрый.

— Это я до времени, — возражал румяный сильный Кирилл. — Вот победят наши, посмотрим.

— Киря, а кто ваши? — осторожно спрашивала Алла Николаевна. — В этом кругу ты можешь сказать?

— Еще не могу. — Сын, конечно, ёрничал, но это очень не нравилось Наталье. — Когда победим, узнаете.

— Помолчи!.. — прошептала мать. — Он глупости говорит от волнения.

— Я?! — Кирилл деланно расхохотался. — Вот скажите, товарищ полковник, глупости я говорю или нет?

Начальник колонии хмыкал и закусывал, подмигивая своей жене.

Невеста по прежнему молчала. Ее, кажется, била дрожь. Она прижималась к Кириллу, когда он недвижно сидел, а когда вскакивал, призывая выпить, жалась к матери.

Мать ее, Мария Ильинична, безмолвствовала долго. Про нее Петр Платонович знал одно: муж ее, рыбак, утонул в великом озере, когда дула сарма. Сама она работает бухгалтером в совхозе. Когда, наконец, она заговорила за столом, разговор и вовсе обострился.

— В газетах почитаешь — заводы в упадке. Транспорт дорог. В армии друг друга расстреливают. Это, конечно, долго не продержится, да, Кирилл?

— Ну, — соглашался, улыбаясь, Кирилл. — Пожалуйста, кушайте, кушайте. Вот грибы, вот хариус. Я поймал.

— Надо всех судить, все начальство, — продолжала женщина. — Начиная с президента и кончая местными начальниками.

— А кто будет судить? Нынешние судьи? — спросил полковник Палкин, подмаргивая через стол Кириллу.

— Нет!.. — взвилась мощная женщина и уронила на пол вилку. — Этих тоже судить! Эти все купленные!

— А кто же будет тогда судить? Надо же законы знать. Может, попросим господ адвокатов?

Невеста усмехнулась. А ее мать только рукой махнула и полезла доставать вилку.

— Значит, некому судить. Не американцев же звать? — все допытывался начальник колонии, когда Мария Ильинична снова оказалась на месте. — Вот если бы нам дали волю… не дадут. — И умный человек, сам же улыбнулся. — Нам волю лучше не давать. Мы сами волю даем.

Священник Владимир откашлялся и тихо молвил:

— Всё поставит на место Страшный суд. А сегодня церковь может помочь людям разобраться, где добро, где зло.

За столом помолчали.

— А вот портреты властей жечь грех… любые изображения лика человеческого… Я на эти митинги смотреть не могу.

— А я вот жег и жечь буду! — возразил смеясь Кирилл. — Во всем мире жгут! Чучело зимы палят… всяких ведьм… почему не палить и президентов?

Полковник с улыбкой погрозил Кириллу пальцем.

— Наши тебя не тронут, но Владимир правильно говорит: это отдает сатанизмом. Да, отец Владимир?

— Истинно, — кивнул священник. — Недаром сказано: не пожелай другому того, чего не пожелал бы себе сам… А по поводу судов в Евангелии от Луки написано: «Не судите, и не будете судимы. Не осуждайте, и не будете осуждены. Прощайте, и прощены будете».

— Не-ет, всё прощать нельзя-я!.. — вдруг замотал головой Кирилл и поднял-таки рюмку водки, хотя ему пить нельзя из-за контузии, которую он заработал на Кавказе. — Это что же будет, если и Пашке Мерседесу простить, что он кинул наших? Борису Абрамычу, который Басаеву деньги давал? — Кирилл выпил и еще себе налил. — Не-е, так не будет!

— Почему? — тихо возразил отец Владимир, теребя жидкую бородку. — В Библии сказано: «Какою мерою мерите, такою же отмерится и вам».