Роман Солнцев - Полураспад. Очи синие, деньги медные. Минус Лавриков. Поперека. Красный гроб, или уроки красноречия в русской провинции. Год провокаций

— Андрей… — Углев мягко улыбнулся. — Не думаете поступать куда-нибудь? Отец ваш сказал, что со спортом не получилось… может быть, вы бы пошли на физику или занялись экономическими дисциплинами?

— Там будет видно, — холодно ответил парень и прошел мимо старика, как мимо пустого места.

Н-да, недружелюбие так и сквозит из богатых малышей, если это, конечно, не поза, благоприобретенная у телевизорного экрана. Кто знает, может быть, в глубине души он робкий и нежный человек. Но кто и как проникнет за его защитную кору? Наверное, лишь любовь это может, девочка, красота? Но что-то не видать в компании русских самураев юных дев… это опасно… Надо будет непременно с ним поговорить.

— И сыр у нас классный, — дергаясь в красном гробу, кричал Игорь. — И тарталетки, и угорь, и черная икра… Ешьте, вспоминайте меня!..

Почему никто не плачет? В древнем Риме плакали!

И к нему немедленно подошла женщина с серым лицом, с распущенными волосами. Она давно стояла поблизости, готовая к тому, чтобы зарыдать, да ей не давали сигнала.

— На кого ты нас покинул?.. — зарыдала она. — Как же мы без тебя жить будем?.. Бесценный наш, милый…

Татьяна повернулась и пошла прочь, к «феррари», мотор взвыл, и машина полетела вверх, в город…

Кто-то бубнил, объяснял Углеву (ага, все тот же священник):

— Хотел прямо в церкви чтобы отпели… ну, на это мы пойти не можем… это было бы богохульство… — и, потянувшись к уху Валентина Петровича, доверительно шепнул: — Обиделся на нашего владыку, надеялся на орден… А меня вы не помните, я в девяносто седьмом кончал?

— Конечно, помню, — ответил Углев. Он вспомнил: Сима Попкин, над его фамилией издевались, ученик был средний, жалкий.

Подбежал Калачевский, он был возбужден, сверкая глазами, смотрел на свою жену, как читает она Петрония:

— Все-таки красавица, а? Вот она — актриса! Ей бы в театре работать!

Углев с мягкой привычной улыбкой кивнул. У Калачевских до сих пор не было детей, и трудно сказать, Эмма ли все откладывала возможность родить ребенка, или здесь было виновато чье-то нездоровье. В последние годы Калачевский резко постарел, лицо словно кошка оцарапала, глаза к вечеру красноватые. Учитель он неплохой, ростом высок — детям нравится, но то ли провинциальная скука его сломала, и он втайне пьет, то ли его вправду точит некая болезнь…

— Валентин Петрович, — вдруг негромко обратился к директору школы молча стоявший рядом Чалоев. — Хотел с вами на два слова.

— Слушаю вас.

Чалоев повернулся спиной к Калачевскому, к столу. Он, кстати, здесь не пил и не ел ничего, как и Углев.

— Я, Валентин Петрович, как говорится, внедрился, работать уже не мешают. Основываю благотворительную фирму. Не пойдете к нам одним из учредителей? Вы будете нам иногда помогать своими советами. А вообще, это больше представительская деятельность. Клянусь близкими, все в рамках закона. Будете получать… ну, раз в десять больше, чем в школе. Но вашей работе в школе наша совместная работа никак не помешает.

Валентин Петрович долго смотрел в его желтое лицо. Чем-то все же Чалоев отличается от шумной здешней братии. Прямым жестким взглядом, может быть. Эти-то больше ухмыляются. И все равно, стоит ли идти к нему, даже на пустяковую должность с хорошей зарплатой?

— А чем вы занимаетесь? Ну, чтобы я знал.

— В общем, торговля. А в частности… — человек с Кавказа помедлил. — Медицина.

«Медицина? Не наркотики ли? На днях представитель УВД области рассказывал по телевидению, как резко увеличился приток героина и гашиша из южных областей России. Но почему ты думаешь, что к этому непременно причастен Чалоев? С другой стороны, жил я без их денег, проживу и дальше. Увязнешь — ногу не вытащишь, как из ведра с дегтем».

И, улыбнувшись, Углев ответил:

— Боюсь, не получится.

— Да? Напрасно, — процедил Чалоев. — Я бы вас уберег.

— Уберег? — удивился Углев. — От кого?

— От всех, — ответил Чалоев и картинно отвернулся.

— Всем раздать свечи! — кричал Игорь из гроба, снова ложась с подожженной свечкой и с улыбкой глядя из гроба в небо.

Священник поднял высоко желтое пластмассовое ведерко со свечками и стал раздавать. Замигали, заиграли стрелками пламени зажигалки, народ разобрал горящие свечки. Взял, ухмыльнувшись, и Чалоев. Взял и, сам не понимая, зачем это делает, Углев. Толпа на минуту показалась совершенно серьезной. Может, вправду задумались о бренности жизни?

Но вот к плакальщице присоединились уже некие пьяные люди, среди них мясник с базара, барабанщик из оркестра с барабаном, Федя Калиткин, они вопили:

— Игоре-ек!.. Не уходи от нас!.. Возвращайся!..

— А вот и вернусь! — заорал Игорь и стал вылезать из гроба.

Углев, стоя в трех шагах, смотрел с чувством жути на этот деревянный огромный предмет — в таком же когда-нибудь будет и он лежать. Игорь поозирался, подошел к учителю и облапил.

— Валентин Петр-рович, все нормально! Выпьем?

Им подали два стакана, и они выпили: Валентин Петрович глотнул красного вина, а Игорь вновь хватил до дна водки. Как он не помрет от столь долгого пьянства? Молодость.

— А мы вас, Валентин Петрович, отселим за наши участки, — вдруг словно вспомнил Игорь, жуя бутерброд с черной икрой, которая сыпалась ему на пиджак из тонкой дорогой английской шерсти. — Этот домик сожжем, а вам построим лучше. Могу из мрамора.

— Зачем?

— Как зачем? Лучше будет, лучше. А тут корт для тенниса поставим. И вообще… не хотите вы дочь нашу, в натуре, замуж за вашего американского ученика… Если для этого надо золотую медаль, я нарисую.

«При чем тут золотая медаль, да и как можно? — хотел было спросить Углев. — Она же не тянет на золотую».

— Есть приемы, — Игорь продолжал жевать, как птенец, широко открывая рот с ослепительными острыми зубами. — Администрации города нужна головная боль? Нет. Обесточим завод, где директором работает зам мэра-хера. Больницу лишим воды. — Он заерзал и завизжал, словно его щекотали. — Снотворного в водоканал, усыпим город… устроим царство сна… вынем золотую шоколадку из сейфа и вручим! — и, заглядывая в глаза Углеву, вдруг совершенно, показалось, трезво и зло выпалил: — Шутка! Она должна поехать в Европу типа конкурентоспособной! У вас есть еще месяц, поняли?

«Знаешь, сегодня утром за чаем, глядя на старые ложечки, на стену, на раму окна, на обыденную нашу жизнь, я совершенно вдруг спокойно смирился с тем, что теперь уже скоро умру».

«Зачем?»

«Что зачем?! Спроси у кислорода, который сжигает все живое».

«Зачем смиряться, говорю. Гёте сказал: умирает тот, кто устает от жизни. Ты устал? Устал и от меня?»

«Во-первых, Гёте сказал не так. Умирает тот, кто боится дальше жить.

От тебя я устать никак не могу, я тебя люблю… ты это знаешь…»