Роман Солнцев - Полураспад. Очи синие, деньги медные. Минус Лавриков. Поперека. Красный гроб, или уроки красноречия в русской провинции. Год провокаций

Не глядя на мужа, женщина кивнула и пошла. И он подумал: «С работы отпросилась, искала меня… Разговоры, наверно, всякие…»

Прошло несколько дней. Алексей возвращался с работы вовремя. И жена повеселела, купила новое платье с вырезом и бантиком на плече. Но характер — штука неисправимая. Вечером снова нахамила свекрови. Во время ужина, глянув на нее, засмеялась:

— У тебя макароны на подбородке… как шнурки на ботинке! — Сынок прыснул, а Броня, осознав, что она ляпнула, тут же пересилила себя, поправилась: — Да шучу, шучу… Дай вытру.

Мать потемнела лицом, медленно, отталкиваясь рукой от стола, поднялась, как кривая свечка:

— Да уж сама… — Обтерла платочком подбородок. — Спасибо, сыта. — И ушла-ушаркала к себе.

Сжав зубы, Алексей Александрович сидел за столом и чувствовал, как вновь подступает тоска и вместе с ней нечто темное, страшное к горлу. Он готов был в который раз убить эту огромную жаркую женщину с шевелящимися сладкими губами. Что еще такое она говорит?

— Да ладно уж… — пела, как девочка, Броня. — Ну, правда же, я не хотела…

А вот взять и немедленно увезти мать в Америку к Елене? Кажется, племянница впрямь хорошо устроилась, недавно письмо Светлане прислала. Зовет всех в гости, у нее свой дом… Но мать самолетами летать боится, а на океанском лайнере — это, верно, плыть не меньше месяца. Да и не обойдется без качки…

— Ты куда?!

— Похожу вокруг дома, — промычал Алексей Александрович, хватая с вешалки дубленку.

— Сапоги надень! — Броня выплыла из кухни. Остается одно: самому исчезнуть. Потому что все равно работа не идет. Помучается жена и плюнет. Она крутая баба. И уж мать-старуху, поди, не выгонит.

Но, если он сбежит, мать, конечно, обидится, а то и проклянет его. А с Митей что будет? Мальчик только-только начал умнеть, читает про Одиссея и Пенелопу.

Нет, никакого выхода нет. Никакого.

На улице обжигал морозный ветер. Алексей Александрович машинально забрел в «стекляшку» на углу квартала, куда часто заглядывал в последние месяцы, взял полстакана водки и бублик. И, только выпил мерзкую жидкость, как уборщица с тряпкой спросила:

— Это ваша супруга, Бронислава батьковна… солидная такая?

Не понимая, с чего тут вспомнили о его супруге, Алексей Александрович кивнул.

— Она собаку вашу завела и говорит: «Кому надо берите. Мы в Испанию уезжаем, некому оставить». Один мужичонка на свой ремень ее прицепил и увел.

— Да, да… — кивнул Левушкин-Александров. Даже вот так? Он выпил еще сколько-то водки и дальше ничего не помнил. Его куда-то вели. Потом толкнули, били…

Очнулся в холодной комнате с кроватями, без окон. Рядом несколько парней, все раздетые, у кого синяк, у кого губы разбиты.

— Где я? — прохрипел, пытаясь встать, Левушкин-Александров. Хотя уже догадался.

— Где-где? — хмыкнул сосед. — В п…

Вошел милиционер, строго всех оглядел:

— По стольнику — и валите отсюда. Одежду можете получить.

Алексей Александрович стоял, вокруг шаталась и кружилась комната изолятора. Он с трудом напялил брюки, рубашку, пиджак. Дубленку и шапку. Да, еще сапоги. Но где же деньги? Исчезло и само портмоне, и ключи, кто-то польстился даже на удостоверение Института.

— Можно позвонить? — попросил Левушкин-Александров.

— Еще чего! — пробурчал милиционер. От него остро пахло потом и водкой. — Президенту Америки?

А действительно, кому звонить? Домой… нет. Сотрудникам? Нет! Шурочке в общежитие? А какой там телефон? Кукушкину! Да, Илье!..

— Денег нету? — спросил один из товарищей по несчастью. — Звони с моего. А то еще раз обольют водой — подхватишь пневмонию. — Он протянул трубочку. Кстати, где мой собственный сотовый? Дома оставил?

К счастью, Кукушкин еще не убежал на работу, был дома. Алексей Александрович глухим, пресекающимся от стыда голосом поведал ему, что находится в отделении милиции.

— Октябрьского района, — подсказали ему.

— Октябрьского района… и надо сто рублей. Я отдам.

— Понял. Ждите, — ответил лаборант.

Кукушкин примчался минут через десять после телефонного звонка, в тулупчике, без шапки, окутанный паром, как лошадь, и с порога заорал на сотрудников милиции оглушительным голосом:

— Вы кого избили, дуболомы?! Это ж великий ученый Сибири! Я генералу доложу. Мы вместе на охоту ездим…

Громкий голос в России всегда пугает, еще раз убедился Алексей Александрович. Если у человека такой голос, значит, имеет право.

— Мы не трогали… — начал оправдываться дежурный. — Он таким поступил…

— Поступил! — ворчал Илья Иванович, заматывая шарфом горло завлабу. Знаю я вас. Машину дайте, отвезу. — И на «черном воронке» Кукушкин доставил своего руководителя в лабораторию. Там быстро и умело сделал ему холодную чайную примочку на глаз (оказывается, глаз-то красный, как у того пса, из-за которого Алексей Александрович лишнего вчера выпил), а на скулу налепил водочную.

— Подержите рукой… хоть с полчаса.

Телефон надрывался. Понимая, что это звонит Бронислава, Алексей Александрович снял трубку.

— Слушаю. Да, я. Ночевал здесь. У нас стенд потек… — Поверит или не поверит? Но видит Бог, не у Шурочки он провел ночь…

Дома Алексей Александрович ни с кем не разговаривал — и тошно на сердце, и совестно. С виноватым видом только мать-старушку обнимет перед сном да сыну подмигнет красным глазом. Митька на отца смотрит завороженно, подозревая неизвестные ему тайны и подвиги.

Как-то утром, придя на работу, Алексей Александрович едва накинул лабораторный халат, как зазвонил телефон. Вряд ли Бронислава проверяет, где он. Неужто Белендеев? Пошел он в Фудзияму!

— Левушкин-Александров слушает.

Нет, это и не Мишка-Солнце. В трубке зашипел, как граммофон, вкрадчивый голос академика Кунцева:

— Не заглянете ко мне? Есть информасия.

— Конечно, — ответил Алексей Александрович.

Когда он вошел в кабинет директора, тот вышел из-за стола, протягивая обе широко разнесенных руки, словно собираясь подать гостю глобус, который стоял у него за спиной.

— Проходите, дорогой коллега. — Глаза за стеклами очков не просматривались — стекла сверкали, как фонари. И округло блестела лысина. И костюм у директора тоже весь сиял — из отсвечивающей материи. Все это делало его похожим на какого-то инопланетянина.

— Я слушаю вас, — негромко, под стать старику, молвил Алексей Александрович и остался стоять. Он старательно жмурил больной глаз. Впрочем, надо отдать должное академику — за все время разговора он ни разу не остановил свой взгляд на красном глазе молодого профессора.

— Нет уж, сядьте, дорогой. Да сядьте же! — И, когда наконец они оба опустились на стулья в стороне от начальственного стола, Иван Иосифович оглянулся и прошелестел, машинально крутя перед собой розовую пятипалую океанскую раковину, используемую вместо пепельницы. — Такая ситуасия, дорогой. Вы что, уходите из семьи?