Роман Солнцев - Полураспад. Очи синие, деньги медные. Минус Лавриков. Поперека. Красный гроб, или уроки красноречия в русской провинции. Год провокаций

— Не поедет?

— Старая, слепая…

Галя уставилась на сверкающую ложечку. К мороженому оба не притронулись.

— А в деревню? Ты когда-то рассказывал про Красные Петухи.

— Да… — Алексей почувствовал, что краснеет от радости. Все она помнит. — Но при живых детях… на шею снохе? А у меня сейчас никаких денег нету.

— Но ты мог бы у наших академиков занять… Там старух хорошо лечат. А ты же вернешься?

— Конечно. — Алексей вдруг заволновался. — Конечно. — Ему показалось, что в слово «вернешься» Галя вложила особенный смысл. — Я обязательно…

Однако Галя, видимо, чтобы чуть охладить разговор, добавила:

— А я решила — в Москву, в докторантуру…

Они опять замолчали.

— Ты правда, Галя, не хочешь выпить коньячку? Зябко на улице.

— А мы уже уходим? — Она взяла в руки сумочку.

— Да что ты! — испугался Алексей. — Мы же еще…

— Не хочу. И ты не пей. Это бегство от действительности, как сказала бы твоя мать.

— Да. От живой советской действительности, от серьезных дел.

— Жалко ее, — сказала Галя. — Я бы могла к себе взять… Моя-то умерла.

— Да? — вырвалось у Алексея. Он действительно об этом не знал. Эгоист дерьмовый.

— Но у меня две девочки… надо их поднимать.

— Дочери?

— Нет, сестренки… — Галя помолчала и вдруг жестко добавила: — Своих детей у меня не будет.

— По-почему? — Алексею холодно стало от ее неожиданного признания.

— Потому что… немилый человек был. Да еще пил… убегал от действительности. Вот и развелись. — Она снова взяла в руки сумочку и встала, собираясь уходить. — А теперь уже не будет.

Безумно жалея Галю, он вышел вслед за ней в темную ноябрьскую ночь. Намеревался проводить, как прежде, но возле Старой крепости, на углу улиц Чернышевского и Лобачевского, она твердо сказала:

— Дальше сама! — И чуть смягчила голос: — Позванивай. Или даже заходи в лабораторию. Мы же теперь над одной темой будем работать.

— Да, да, — закивал Алексей и подумал: «Если не уеду…» И тут же понял, что не уедет.

— И знай… я тебя не люблю. — Маленькая фигурка одинокой женщины скрылась за углом, за старыми кирпичными домами. Почему она так сказала? Почему?!.

Явился он домой в час ночи, весь в снегу — долго еще бродил по городу. Ноги в ботинках закоченели.

Супруга выплыла в прихожую босиком, в ночной сорочке, обняла его, большая, горячая.

— Ты где так долго? — Она не позевывала, как обычно, видимо, не спала, чувствовала, как зверь, чем он мучается. И уже в постели шепнула: — Ты знаешь, у нас будет еще один ребенок…

— Это как?..

— Ты забыл, как это бывает?

— У нас этого не должно было быть… — У Алексея голова закружилась. Этого еще не хватало!

— Я тоже так думала, но, увы…

Утром за чаем, когда сын сидел в своей комнатке и старательно переписывал из одной, с кляксами, тетрадки в другую, новую, Бронислава, покосившись на пепельное лицо мужа, буркнула:

— Да пошутила, пошутила! — И деловито добавила: — Да и некогда сейчас. Я тоже кандидатскую заканчиваю. Знаешь, в наших архивах есть такие материалы… Вот бы все это в компьютеры загнать… Дал бы мне какого-нибудь мальчика, а лучше умненькую девочку.

— Это можно, — ответил Алексей Александрович.

В самом деле, почему бы ее энергию не отвлечь на работу? Тем более что в лаборатории у него появилась новенькая, в биофизике ни бэ, ни мэ, из чистых физиков (аспирантка Муравьевой), но в программах-то разбирается. Вот ее и послать к Брониславе — будет вечерами там колдовать, дадут ей полставки, крохи, конечно, но всё дополнительные деньги…

Веснушчатая, длинноногая Шура Попова с радостью согласилась работать у жены шефа и очень скоро в госархиве сделалась своим человеком. Придя с утра на основную работу, докладывала:

— Ваша жена такая умная… И там портрет ваш висит, рядом с портретами Ломоносова и Путина.

— Прекратите! — Алексей Александрович хмурился. — Займитесь делом, Александра Николаевна.

Старший лаборант Нехаев рядом хрюкает в кулак, ему смешно. Он ухаживает за Шурочкой с той поры, как она начала носить довольно легкомысленное платье с вырезом на груди, — словно прозрел, какая девица подрастает. Пока тянулась ненастная осень и батареи отопления были холодны, она пребывала в длинном свитере и джинсах — перемещалась по лаборатории как нечто бесформенное и мохнатое. А с ноября дали тепло, девушка подразделась, и Нехаев впечатлился.

Однажды, когда Шура особенно красочно рассказывала, какая мудрая и обаятельная Бронислава, как завивает волосы — по принципу китайской философии «янь-инь» — завиток туда, завиток сюда, Алексей Александрович довольно долго слушал и вдруг с горечью спросил:

— А вот если бы вы были моей женой… Вы бы меня любили?

— Я? Конечно! — с придыханием ответила эта нескладная, но уже миловидная девушка в короткой юбке. Она порозовела. — Я, может быть, и так вас уже люблю…

В гостях у БИОСников Алексей Александрович и Галина Игнатьевна если и встречались глазами, то вполне холодно, официально. Алексей Александрович так для себя и не понял: совсем они стали чужими или, наоборот, между ними что-то появилось соединяющее…

Тем временем в город окончательно пришла зима — снег больше не таял, грянул морозец. И сынок Митя, впервые выехав на лыжах, упал и вывихнул левую ногу.

Когда приятели приволокли его домой, он, бедненький, визжал, как заяц. Вызвали «Скорую помощь» — мощный сутулый врач дернул и вправил сустав. За несколько дней возле постели сына Алексей и Броня снова как бы сблизились. И поплакали, и поспали вместе, вечно зябнущий Алексей и жаркая женщина, разбросанная во все стороны, как белая Африка… И перестала она рыкать на вернувшуюся наконец от Светланы старуху, даже купила ей шерстяную кофту и умолила, буквально встав на колени, надеть ее:

— Мамочка! Я же от чистого сердца! Ну прости, если что было не так… прости!

И оттаявшая от неожиданной ласки мать Алексея, уронив слезинку, надела новую зеленую кофту… Снова мир, мир! И все же что-то надломилось в Алексее Александровиче, тоскливо ему и одиноко. Все время ждет нового удара судьбы. Может быть, на время для покоя все же развести женщин — в санаторий какой-нибудь матушку отправить?

Но стоило лишь заикнуться об этом, как мать наотрез отказалась:

— Сынок, нечего деньги переводить, я вполне здоровая. — Наверное, подумала, что ее прочат в дом для престарелых. А уточнять, уговаривать сын не стал. Потому что и это не выход.

Однако мучайся-не мучайся, а жизнь идет своим чередом, тащит всех вперед, в будущее — так весенний ледоход уносил в детские годы на своей зеленой спине разорванную зимнюю дорогу с натрусанной соломой, лунки рыбаков, зазевавшихся собак и зайцев…