Роман Солнцев - Полураспад. Очи синие, деньги медные. Минус Лавриков. Поперека. Красный гроб, или уроки красноречия в русской провинции. Год провокаций

«Меня, конечно, посадят, — озноб пронизал Никиту. — Но все равно я должен рассказать». Ему показалось — он даже потерял на несколько секунд сознание. Вокруг перешептывались, работница прокуратуры продолжала говорить.

Обернувшись, адвокат Светлана Анатольевна, округлив глаза, максимально артикулируя губами, участливо что-то шептала Никите. Он не слышал.

— Есть ли вопросы? — спросил судья.

Адвокат Светлана Анатольевна вскинулась, подняла руку.

— Могу ли я обратиться к присяжным?

— Категорически возражаю! — заявила представительница прокуратуры.

— Но разве мы боимся правды? Если к ним приходил майор, пусть скажут. — И поскольку судья кивнул, она повернулась к присяжным: — Можно? Правда ли, что к некоторым из вас приходил майор Егоров с просьбой оправдать моего подзащитного?

— Да, — закивали три женщины.

А один мужчина, грузный, седой, тяжело вздохнул:

— Конечно, при всем этом я никак не могу быть уверен, что подследственный уполномочивал товарища майора…

— Это не важно! — выкрикнул, вскакивая, капитан. — Ходил — ходил.

— Ваша честь, почему он прерывает? — спросила адвокат у судьи.

Судья хмуро посмотрел на офицера милиции. Светлана Анатольевна тоже уставилась на него.

— А если завтра окажется, что кто-то, — продолжала она, — и не по вашей просьбе, нет, господин капитан… а просто, желая сделать вам приятное, подбросит вам в окно пачку ворованных денег… или зарезанного чужого барана… вы будете виноваты?

— Что за шутки?! — взревел, крутясь на стуле, капитан. — Если бы да кабы… А майор ходил и просил! Мы проследили!

— Но мой-то подзащитный не просил! — возразила адвокат. — Он об этом скажет.

— Конечно, он скажет… еще бы… Но сначала я скажу, — прервала ее заместительница прокурора. — Вот письмо директора ВЦ, Катаева Олега Сергеевича, где гражданин Катаев извещает, как наш подсудимый на его глазах изрезал ножом картину известного художника Деева… и он, Катаев, оказался свидетелем того, как упомянутый художник называл подсудимого ничтожеством! И дал ему прилюдно пощечину! Позвольте присовокупить документ.

— Он не давал мне пощечину!.. — не удержался Никита. Надо же, и этот бред хотят вменить в вину! — И вообще, около картины мы оказались случайно… речь шла о метафизике, о смысле жизни…

— Ну-ну, давай-давай… — забормотал, наслаждаясь его смятением, усатый капитан и демонстративно поник под взглядом судьи. — Извините! Всё, всё!..

Далее все шло, как во сне. Это уже было на третий день? Или в понедельник? Никита почти не слушал — ждал момента, когда ему предоставят слово. Надо же, всё валят в кучу! При чем тут Деев, с которым как раз Никита-то и дружил… и дядя Леха к нему хорошо относился… а то, что сорвалось у него с языка, сорвалось случайно… И даже если не случайно, то это никак не доказывает, что именно Никита порезал картину… наоборот, он тогда пытался пальцем загладить порезы и трещины на разрисованной стене… а этот бледный сморчок подглядывал…

А женщина из прокуратуры, сверкая скрещенными мечами на грудях, звонким уверенным голосом требует, учитывая злодеяния Никиты, подпадающие под действие статьи сто шестьдесят пять, «Убийство, совершенное неоднократно — пункт „н“, совершенное с особой жестокостью — пункт „д“, а также сопряженное с изнасилованием или насильственными действиями сексуального характера», определить ему наказание — двадцать лет лишения свободы в колонии строгого режима.

— Двадцать лет! — кто-то ахает испуганно.

— Двадцать лет! — кто-то хмыкнул удовлетворенно. — А лучше бы вышку!..

«Они шутят?! Скорей бы мне дали слово! Или я с ума сойду!..»

И наступила эта минута.

И показалось Никите: словно в небесах захихикал дядя Леха Деев, притопывая валенками: говори, говори! Говори, смеясь.

— Спасибо!.. — буркнул Никита и, стараясь улыбнуться, с кривыми губами, еле слышно поведал, как его задержали в парке. И как единственный сотрудник МВД Тихомиров заподозрил неладное в связи с его арестом. И как безграмотно и нагло капитан выстраивал доказательную базу — с своими солнцезащитными очками и исстрадавшимися женщинами, готовыми узнать маньяка в любом высоком парне в темных очках.

— Ваша честь, милицию надо как бы чистить. — И тут же смутился: это проклятое молодежное «как бы» влезло. — Просто чистить! В СИЗО со мной парень сидел, он пошел пожаловаться на провокационные действия милиции в отдел их собственной безопасности — и его же посадили. А вот такие опера, как старший лейтенант Тихомиров, в милиции редкость. Не удивлюсь, если его принудят уйти со службы.

— А он уже уволен, — обернувшись, тихо шепнула адвокат.

— Если говорить про мои семейные дела, это никого не касается. Я никого не уполномочивал за меня хлопотать, я и адвоката не просил заниматься моим делом. Хочется надеяться, что и господа присяжные сами составят собственное мнение об услышанном… — Никита забыл все, что хотел сказать, потер кулаком лоб. — Хотя… готов к любому решению суда. Осудите — буду там заниматься самообразованием. Надо через всё пройти. Только вот убивать и воровать не учен. — И снова запнулся. — Но… но если спросите: виноват ли я? Я скажу: да, виноват.

— Слышите?! — радостно прошелестел голос капитана.

Адвокат Светлана Анатольевна, присяжные, да и все в зале удивленно уставились на Никиту.

— Виноват в том, что до сих пор, в свои двадцать семь, ничего пока хорошего не сделал. Отсюда мои проблемы. — И вдруг вспомнил. — Да… только вот что… скажите, ваша честь, список присяжных напечатан?

— Конечно. Наверно, — вдруг слегка смутился старый судья. Он повернулся к сидевшей слева носатой, в очечках, заседательнице, выслушал ее шепот и кивнул Никите. — Будет завтра в газете. Все нормально. — И пристукнув молотком, поднялся. — Объявляется перерыв на час.

Тут же поднялись и присяжные, пошли гуськом в левую дверь заседать.

Никита вцепился пальцами в стальную решетку.

«Зачем я сказал „виноват“? Вот и влепят, если виноват. Я же не в этом смысле виноват! Или правильно поймут?.. Может быть, следовало все-таки рассказать про дружбу с Алексеем Ивановичем! Что его горестные слова, прогремевшие тогда в холле ВЦ, ничего не доказывают! Хотя нет, они доказывают… доказывают… он разочаровался, в какой-то миг понял: я — ничтожество… Но насчет того, что я никак не мог поднять руку на произведение искусства, присяжные-то догадаются? Или нет? Тем более сам признал, что ты малограмотная дубина. Программист. Герой нашего времени, так сказать. Мурло с каменным лицом».

Никто не покидал зал. Ждали.

Светлана Анатольевна подбежала к решетке, нахмурилась:

— Напрасно вы… — О чем она? — Но ничего! Ничего! Шанс есть!