Роман Солнцев - Полураспад. Очи синие, деньги медные. Минус Лавриков. Поперека. Красный гроб, или уроки красноречия в русской провинции. Год провокаций

Юра Пинтюхов протянул через решетку Никите бутылочку питьевой воды.

— Нельзя! — гаркнул охранник и передернул затвором автомата.

— Чего?! — завопил Вася Хоботов. — И воды нельзя подать человеку?

Кровопийцы, враги народа!

Скуластый, узкоглазый охранник вдруг опомнился, заробел. Как-то сник, автомат убрал к ногам.

— Ну, если хочет…

— Спасибо, — во рту у Никиты все горело, но он не мог сейчас пить из горлышка под прицелом фотоаппаратов и видеокамер. — Потом.

Присяжные заседали не час, а два с половиной часа.

Наконец вышли и гуськом потянулись на свои места.

Напряглись на своих стульях черные (синие) дамы из прокуратуры.

Судья стукнул молоточком и объявил о продолжении работы суда.

Грудастая пожилая женщина в костюме с бордовым галстучком поднялась, надела очки, висевшие у нее на цепочке, и, приблизив к лицу лист бумаги с ребром сгиба, начала негромко читать.

Что, что она говорит?! Не слышу!

— Оправдан? — зашелестел зал. — Оправдан!

— Десятью голосами против двух… по всем пунктам обвинения… Что касается порчи картины, этот эпизод в случае подтверждения факта, изложенного в письме директора ВЦ, может послужить предметом особого разбирательства, — так закончила староста присяжных и передала вердикт судье.

В зале суда раздались жидкие аплодисменты.

— Как же так?! — воскликнула старшая из сотрудниц прокуратуры, оборачиваясь к белоглазому капитану. Тот сверкал зубами, даже усы у него шевелились…

— Освободите арестованного! — зашелестели голоса по залу.

Сейчас отворят с лязгом железную сквозную дверцу, охранник с автоматом отступит в сторону, и Никита выйдет на свободу. То есть это так называется. Он сделает всего лишь три шага.

Его о чем-то уже через решетку спрашивали, его фотографировали.

— Дайте попить… — Никита принял из рук Юры голубенькую бутылочку и взахлеб, закрыв глаза, пил. И сквозь бульканье в собственном горле услышал злобные слова капитана милиции — тот стоял неподалеку, воняя бензином и одеколоном:

— Страна еще хлебнет с этими присяжными… не для нашего народа эти игры… говорят, в Красноярске даже какого-то шпиона оправдали… шибко жалостливы стали… мало вас, бабы, душат и насилуют…

— Тихо!.. Тс-с!..

Никита увидел, что судья медленно поднимается и что-то говорит.

— Не слышно!.. — задышал зал.

Старый судья бесстрастным голосом повторил:

— Однако в связи со вновь открывшимися обстоятельствами объявляю, что рассмотрение дела подсудимого будет продолжено.

— Что?.. Что он такое сказал? Почему?..

— Список присяжных не был опубликован до рассмотрения дела. И согласно закону, вердикт присяжных не действителен. — Судья развел руками, обернувшись к присяжным. — Это наша недоработка… исправим…

«Так выходит, и предыдущий вердикт по убийству не действителен!.. — возликовал Никита. — Разве я не этого хотел, спрашивая, опубликован ли список? А что касается меня, я обнажил язвы милиции… и я думаю, они рады будут потихоньку выдворить меня на свободу».

Но Никита глубоко заблуждался. Посмотрел бы в эту минуту на радостно загоревшиеся глаза капитана УВД, на мстительно переглянувшихся сотрудниц прокуратуры.

Он ликовал, забыв о том, что ведь и его дело будет заново пересмотрено, и никто не поручится, что новый состав присяжных его опять-таки оправдает…

Никиту вернули в уже знакомую камеру, где его поначалу обидели, а затем, можно сказать, приняли за своего, достойного милосердия и внимания, стали при нем откровенничать, рассказы про свою судьбу рассказывать.

Из старых знакомцев здесь остался только угрюмый брюхатый тип в трико (ему все время жарко), который в гневе оторвал дверку «Жигулей», случайно толкнувших его в ногу. И еще лежал на своей нижней шконке маленький, щекастый, как хомяк, в очках с толстыми линзами имиджмейкер. Это он поведал, как во время выборов в Госдуму со своими товарищами отключал в отдельных районах города свет и воду, чтобы поднять народ.

Рыжего Суровова, который стрелял в управляющего банком, да промахнулся и попал в совершенно случайного прохожего, в камере уже не было. Не было и соседа, который хотел вывести на чистую воду милиционеров, устраивающих провокации в отношении интеллигентов, бомжей. «Схватят, лезут в карман, — рассказывал он, — и достают пакетик героина… ловко работают, куда тебе Игорь Кио!» Он ходил с заявлением в управление собственной безопасности МВД и за поклеп загремел в СИЗО.

— Здравствуйте, — поздоровался Никита, валясь на свободный матрас на нижнем «этаже».

Ему кивнул издалека валявшийся, как морская корова, толстяк, а имиджмейкер с верхней шконки свесил голову, придерживая очки:

— Ну, что там на свободе? Обещали телевизор, не дали, гады.

Никита неопределенно пожал плечами и закрыл глаза. Что он может сказать?

— Вас по новой будут как маньяка трепать? — осведомился кто-то из незнакомых ему сидельцев. Люди всё знают. И откуда что становится известно?!

— Не должны, я всё объяснил. — Никита покосился в сторону голоса.

Спрашивал бледный человечек неопределенного возраста, сухонький, в сером костюме при бабочке. Бабочку не отняли, видимо, по той причине, что на жидкой ее резиночке не повесишься.

— Но ведь и присяжные будут новые, — тихо продолжал человек с бабочкой.

— Лучше обычный суд, — дернув пузом, пророкотал толстяк. — Это профессионалы. Если надо посадить — посадят. А если никому дорогу не перешел — оправдают.

«А я никому дорогу не переходил, — хотел было сказать Никита, но промолчал. — Как же не переходил? Сыграл в дурацкую опасную игру с милицией. Тебя как раз и могут запаковать на большой срок. Пусть уж лучше присяжные».

— Из-за скандала, что вы учинили, — добавил бледный человечек, — теперь, покуда не перетрясут список присяжных, много времени пройдет.

— Лучше ждать надеясь, чем сидеть без надежды, — отозвался и вовсе новый, глуховатый голос из угла слева. Там лежал старик с длинной бородой, глядя желтыми глазами в пространство. — А может, парень и вправду девок резал, кто же знает. Только господь бог!

— Да вы что!.. — дернулся Никита, вновь впадая в тоскливое состояние одиночества и неопределенности. — Я рыбу-то разделывать боюсь. И зачем бы мне девчонки, у меня жена была…

— А вот как ушла, так и стал резать.

— Так она недавно ушла! — ввязался-таки Никита в бессмысленный разговор. — Да ну вас!

Старик хмыкнул:

— Вот и мне говорят: печати подделывал, деньги печатал. Поскольку старый печатник, а попался на зуб ментам, стало быть, на меня можно все валить. А нынешние деньги только на цветном принтере вытянешь, а уж гербовую печать… с хоть колосками, хоть с двуглавым орлом — разве что Леха Деев умел.