Роман Солнцев - Полураспад. Очи синие, деньги медные. Минус Лавриков. Поперека. Красный гроб, или уроки красноречия в русской провинции. Год провокаций

И замерший было оркестр грянул продолжение — и его, Андрея, скрипка там ослепительно пела и царствовала…

В этот вечер он медленно пил пиво, заедая копченой рыбьей мелочью, купленной у мужичков на углу, и тускло смотрел, раздвинув тюлевые шторы, на улицу. Квартира ему попалась при размене, как уже отметил автор этого печального повествования, на первом этаже. Ночью в окно совались любопытствующие бомжихи — приплющивали к стеклу широкие носы и свинячьими глазками многообещающе моргали. В ответ на это Андрей хватал инструмент и, встав в демоническую позу, изрыгал несколько резких диссонирующих звуков. Испуганные дамы бальзаковского возраста мгновенно исчезали, как странные видения ночи. Державин бы написал «нощи».

Но тоска — это не ария Тоски, это ближе к волчьему вою… Андрей недавно и сам, напившись вдрызг после удачной панихиды (хоронили местного уголовного авторитета, заставили играть два часа подряд, но и заплатили щедро…), приплелся домой уже ночью и, открыв форточку, высунул далеко в темноту руку — вдруг кто-то заметит да и пожмет ее… Точно так делал Андрейка в детстве, в звездные ночи, надеясь, что ему пожмет ее с небес марсианин!

Но сегодня-то что делать? Взять скрипочку да заиграть бешено? Новые, еще мало знакомые соседи начнут стучать в стены. А если сказать им: платите, тогда не буду играть? И кто знает, может, и заплатили бы? Говорят, в Ереване есть (или был? Слышал лет семь назад, во времена СССР) некий хирург-академик, которому несли взятки, лишь бы не он оперировал… Но ведь Андрей замечательный скрипач, умеет и хорошо играть… Правда, теперь желательны, господа, помедленнее вещи… Рука, рука. Но что о ней говорить?! Андрей пил и не пьянел, хотя был голоден с утра, как в светлые консерваторские годы… Но тогда-то грели мечты о мастерстве и всемирной не меньше! — славе.

Открыл футляр — похожая на маленькую тупую женщину, красная скрипка возлежала на черном бархатном ложе. Каждый раз нужно цепко ее хватать, уговаривать, учить говорить чистым голосом. Скрипочка была недорогая видимо, беспородная. Андрей купил ее еще в юности в комиссионке — заработал в речном порту за полтора месяца погрузкой картошки и цемента… Корпус по цвету, как кипрейный мед или даже сургуч. С одного бока, на обечайке, царапина в виде буквы «V»… Впрочем, она аккуратно замазана прозрачным лаком. Колки по форме несовременны — с крылышками, как у бабочек. В эфы заглядывай, не заглядывай — никакой этикетки мастера на нижней деке не увидишь. Но звук радостный, плотный, если не форсировать игру… Кто знает, кому ранее принадлежал инструмент. Андрею покупка досталась в годы первого исхода евреев из СССР… еще Брежнев был жив… Имелась, правда, еще одна скрипка, на которой Андрей играл в восьмидесятые годы, солируя в оркестре филармонии. Почти черная, плоская, с чуть удлиненной «талией» — говорили, будто бы изделие Витачека… Но она есть собственность филармонии, покоится ныне в специальном сером сейфе в кабинете директора… доведется ли еще Андрею взять ее в руки?.. Выскочил на улицу. Нет ничего горше одиночества в позднелетние вечера, когда уже рано темнеет, улицы пахнут фруктовой гнилью, когда низко носятся ласточки в померкшем серо-багровом небе… впрочем, скорее всего, летучие мыши. Да, да, морда одиночества — это сморщенная мордочка летучей мыши, которая вцепилась лапками в твои волосы и нюхает их…

Постоял — вернулся в подъезд, сунул походя, машинально руку в почтовый ящик — странно, шебаршит некая записка. Прошел к себе, включил свет: «Г. Сабанов! (Раньше написали бы „Т.“ или „Тов.“ Сабанов. А „Г.“ — это как говно. Уж пишите „Гос.“) Мы приглашаем вас выступить у нас, в детском приюте по ул. Свердлова, 3-А завтра, в 14 часов. К сожалению, оплатить игру не сможем, но чем сумеем отблагодарим. Убедительная просьба — не отказать. Дети ждут.» Неразборчивая подпись. Дети ждут? Хорошо, он сыграет им. Что исполнить? Вокализ Рахманинова? «Лебедя» Сен-Санса? Ну и, если захотят петь, Андрей подыграет несчастным сиротам… Детям надо бесплатно помогать. Он тоже был дите. Ей богу.

Спал, накрывшись с головой, и грезил музыкой… И до сих пор он так спит, и до сих пор грезит. И всю жизнь ночами мерзнет…

Детский приют располагался в двухэтажном деревянном доме, обитом зелеными плашками в «елочку». Одна из стен — левая, если смотреть с улицы, с пустыря, — выпучилась, словно там некий карман, куда дети насовали всякого своего добра. Дощатая крыша также казалась зеленоватой, но не от краски — от плесени и наросшей травы. Зато над ней горделиво торчала самодельная телеантенна и вертелся флюгер с жестяным петушком.

Ворот не было — от них сохранились выщербленные кирпичные столбы, между которыми стояла женщина средних лет в белом халате, с ячменем на левом глазу и шерстяной ниткой на правом безыменном пальце. Она держала в руке пучок желтых хризантем.