Роман Солнцев - Полураспад. Очи синие, деньги медные. Минус Лавриков. Поперека. Красный гроб, или уроки красноречия в русской провинции. Год провокаций

И не зная, что еще тут можно делать дальше, Андрея достал из футляра между ног скрипку. Играл, что в голову придет — «Спи, моя радость, усни» Моцарта, вальс из оперы Вебера «Волшебный стрелок»… А потом стал торопливо рассказывать, не мог остановиться:

— Самым знаменитым мастером, изготовлявшим скрипки, был Страдивари. Он жил в Италии. Вот он ходит, рассказывают, вдоль заборов, пощелкивает по доскам, выстукивает… звук понравился — оторвал доску и унес домой. И никто на него не обижался. Понимали — из этих деревяшек он делал скрипки, которые стоили дороже золота… Конечно, я не призываю вас отламывать чужие доски, — вдруг стушевался Андрей, увидев, как насмешливо смотрит на него старик. — Я к тому, что талантливые руки могут из ничего сделать что-то очень хорошее… Один бездарный мастер купил у него самую бесценную скрипку, разобрал на части, чтобы из таких же частей повторить самому… Но его скрипка не пела, а визжала, хрипела… Даже дети Страдивари, от которых отец не прятал своих секретов, не смогли создать такие волшебные инструменты. Это дар божий… И любой талант — дар божий…

— Талант принадлежит народу… — погрозил пальцем лысый старик. — Он дан вам народом, через школы… через родителей…

— Да, да, — кивнул Андрей, лишь бы отвязался человек. И продолжал, обращаясь к детям. — И в каждом из вас он есть… надо только понять, в чем он…

Когда, наконец, вся эта мука — напряженные глаза детей, поминутные попытки круглоголового старичка перевести разговор на политические проблемы — кончилась, и можно бы убежать, воспитательница взяла гостя под руку, обмякшего, будто ослепшего, и повела в комнатенку дирекции, здесь же, на задах столовой.

В кабинете стояли двухтумбовый стол, два стула и складские весы. В углу белели метровые мешки с чем-то сыпучим. Криво висел портрет Макаренко.

Женщина достала из-за стола и протянула музыканту тяжелый полупрозрачный пакет размером с подушку.

— Это что? — смутился Андрей.

— У нас нету денег, — жалостно заглядывала ему в глаза Вера Александровна. — Мы — товарами. Вы уж извините, Андрей Михайлович, просто так отпустить не можем. Мы же знаем, что и людям искусства кушать надо…

— Нет, нет!.. — Андрей попятился, споткнулся о весы.

— Сами дети так проголосовали, не верите? Они же все теперь понимают… — Женщина держала перед ним мешок. Веко с ячменем на ее левом глазу дергалось.

— Что там? — в сотый раз краснея в этом заведении, тихо спросил Андрей.

— Сахар. Манка.

— Я не ем сахар и не ем манки.

— Ну, хоть что-нибудь возьмите! — Воспитательница повела взглядом по комнате.

Андрей топтался у самой двери.

— Чего они не едят?.. — наконец, с кривой улыбкой выдавил из себя. — Чего не любят?

— Морскую капусту, — легко ответила женщина. Рассмеявшись, показала на подоконник, на котором высилась горка жестяных банок с зелеными наклейками.

Но только раскрыла она зев пустого пакета с Кремлем на боку, как на пороге возник бритоголовый старичок, в руке он держал лист бумаги.

— Нет, нет… — запротестовала воспитательница, вдруг перейдя на тоненький голосок. — Умоляю вас, Владимир Ильич!.. мы договорились обо всем этом в следующий раз? Вот, берет только капусту… говорит, то, что дети не любят.

— Это он молодец. Хотя морская капуста тоже полезна, — закивал старичок, с сожалением убирая документ в карман. — Вы играете на свадьбах и похоронах, молодой человек. Ничего, скоро сыграете на похоронах этой власти. Вы же не можете поддерживать власть воров? Разрешили воровать. Ленин разрешил производить и торговать, а эти — воровать. Кто успел, тот и съел. — Он ухмыльнулся до ушей и достал белый платочек. — На деньги, которые выделил коллектив, получится… банок десять?

— Возьму три, — отрезал Сабанов. — Раз уж вы настаиваете. — И, кивнув воспитательнице, зажав подмышкой футляр со скрипкой, с гремящим пакетом в руке выбежал вон из деревянного дома, чтобы не видеть больше, как этот старик будет протирать до блеска свои молодые белые зубы.

И вообще, Господи, как все это мучительно!

Нужно ли говорить, что теперь, оказавшись на улице, Андрей вмиг опьянел. И побрел медленно, не зная сам, куда ноги приведут.

«Почему же я не спорил с этим старым хреном? — начал он вяло упрекать себя. — Сегодня есть главное — свобода. Да, да, но почему стыдно об этом говорить?.. Особенно в детском приюте. Старик закричит: свобода от родителей?.. свобода от нравственности?..»

И увидел, что стоит возле магазина, того самого супермаркета, где вчера встретил набрызганную духами, намалеванную — словно в белой маске актрису японского театра — юную дурочку с глазами, высокомерно глядящими сквозь всех. И подумал: «А вдруг она и сегодня тут что-нибудь берет?» И сам себе признался, что девочка — красоты невозможной.

И вдруг его обожгло: «Болван! Да она из таких же сирот, каких ты сегодня видел! Ее удочерили! Нарядили! И учат ни с кем не разговаривать. Идиот! Вот кто она!..»

И она показалась в дверях супермаркета — да, да, это не кто-нибудь другой!.. — видимо, все уже купила и собралась домой. Одетая точь-в-точь как вчера, намазанная как вчера, только личико грустнее да синевы вокруг глаз побольше. Может, приемные родители поругали, а то и побили ее.

«Да, да, как же я сразу не заметил! Она и шагать-то старается, как модели на подиуме, бедрами вперед. А смотреть на других людей просто боится.»

Опьянев почему-то еще сильнее (надо было поесть каши-то, поесть!), Андрей с футляром в одной руке и брякающим пакетом в другой, тащился следом за девчушкой. Остановить. А о чем спросить?

Она шла по прямой, высоко подняв голову. Андрей вспомнил, как в приюте детей учат не торопиться к столу, а в столовой — держать вилку в левой руке. Она тоже учится держаться, как воспитанная юная дама. Конечно, детдомовская.

Ах, как хорошо — на пути светофор! Да здравствует красный цвет даже в эру демократии! Все остановились — и, представьте себе, красотка тоже. Андрей, пользуясь моментом, чтобы получше рассмотреть ее, быстро ступил на асфальт улицы в полосах «зебры», и этак лихо повернулся к своей возможной судьбе… Ведь ничего на свете нет случайного, ничего нет случайного! Увы, юная мамзель с белым накрашенным личиком стояла, слегка морща лобик и глядя сквозь Андрея, словно он был стеклянный.

Впрочем, пауза не затянулась, Сабанова тут же едва не сбила машина — за спиной завизжали тормоза… зашипели колеса, как сало на сковородке… И грянули хриплые выкрики:

— … твою мать!.. мать!.. мудак!.. Ты чего тут?.. обосрался, чего стоишь?.. мать!..

К счастью, не оказалось рядом милиции, забрали бы музыканта… ведь еще и нетрезвый… Ах, если бы забрали — девица, возможно, обратила бы внимание на уводимого в наручниках… хоть засмеялась бы вослед… Но вряд ли! Минуты две уже гремел, как гром из облаков, русский мат-перемат со всех сторон, а незнакомка и бровью не повела — все так же стояла, наморщив озабоченно лобик, перед несносным красным светофором. Спокойно, как умудренная жизнью старушка.