Роман Солнцев - Полураспад. Очи синие, деньги медные. Минус Лавриков. Поперека. Красный гроб, или уроки красноречия в русской провинции. Год провокаций

— Музыка вдохновляет на труд, музыка утешает в часы горя. Музыка дает силы, как волшебная вода — только испей ее. Одной любви музы'ка уступает, сказал Пушкин, но и любовь мелодия. Вы, Андрей Михайлович, в нашем городе — как Паганини в Италии… Мы знаем и любим ваше творчество. Ваше удивительное мастерство помогает всем нам жить…

«Да позвольте, откуда вы знаете про мое творчество?..» — помрачнел и согнулся от стыда над столом Андрей. Всегда вспыльчивый, уже хотел замахать руками и выбежать, но перехватил умоляющий взгляд доброй воспитательницы (бровки вскинулись, как мамины прищепки на бельевой веревке). Мол, пусть говорит — это же она своим сверстникам говорит…

Андрей более старался не слушать — только сердце ныло от выспренней лжи, среди бела дня он будто в сон погрузился.

— …Мы обожаем ваш вкус, ваш ровный чистый звук… мы гордимся, что живем с вами в одном городе… в одно время… — лепетала где-то вдали девица с красным бантом.

Ну не для издевки же они! Что-то про звук… Наверное, прочитали аннотацию столетней давности в буклете симфонического оркестра, еще первого состава, когда его, Сабанова, — неслыханное дело — похвалил заезжий дирижер. Но служба в армии, беготня с гранатометом на морозе, ледяные ночи в казарме ослабили пальцы…

Словно сжалившись над скрючившимся музыкантом, Вера Александровна громко зааплодировала девице, которая тут же послушно умолкла и сгорбившись — чтобы выглядеть скромнее — пошла на место… Воспитательница торжественно объявила:

— А теперь, Андрей Михайлович, дети приглашают вас в нашу столовую… не откажите.

Детвора вскочила, однако тут же, сдерживая себя, образовала примерную колонну, которая медленно потекла мимо гостя в коридор, а уж оттуда — с топотом и визгом — посыпалась вниз, на первый этаж.

Столовая была тесная, низкая, здесь пахло хлоркой, на сдвинутых буквой «П» алюминиевых столиках стояли тарелки с хлебом и валялись россыпью алюминиевые ложки и вилки — некоторые из них скручены в пропеллер. На обед поварихи подали — среди них и сама Вера Александровна в белом халате вермишель с тушенкой, жидкую манную кашу, кисель.

— Кушайте! — укоризненно глянула воспитательница на Сабанова, который сидел, зажав между колен футляр с инструментом. — Инструмент можете отставить в сторону — никто не украдет. Верно, дети? А мы сейчас, раз-два, вспомнили… вилку надо держать в какой руке?

— В ле-евой… — ответили дети, уже хлебая ложками кашу и вермишель, но держа в левой вилки.

Андрей тоже взял легкую, жирную на ощупь ложку и увидел, что мальчик с круглыми глазами сидит неподалеку — смотрит на музыканта. Вдруг он встал, подошел и протянул гостю кусок хлеба.

— Ты чего?.. — неловко спросил Андрей. — Кушай сам.

— Ну, сядь рядом, раз уж подошел сюда, — разрешила Вера Александровна. Мальчик продолжал стоять. — Он у нас славный. Да вот — потерялся. Не знает, где его родители… — И шепотом, на ушко Андрею. — Сняли с поезда… Говорит, три раза проехал страну… вроде немного повредился умом. А так — умный, таблицу умножения знает.

В разговор вмешался лысый старичок — его Андрей сразу и не заметил. То ли завхоз, то ли тоже — воспитатель, он вышел с благодушным видом из-за столиков — пузатенький, в подтяжках крест накрест, весь сверкает — лысиной, пряжками и зубами, белыми, неправдоподобно молодыми:

— Молодой чел-эк!.. Рады видеть вас в наших пенатах! Вы кушаете с нашими детьми, мы оценили ваш поступок… не брезгуете! Но вы не можете не видеть, в каком положении пребывает бездомная молодежь России. И ее все больше, не побоюсь этого слова. — Он клонит круглую обритую голову к плечу и, вынув белый платочек из кармана, мелко смеется, радуясь быстрым смелым словам, которые летят из его рта. — А президенту наплевать с высокой башни, и всем его опричникам наплевать. Не правда ли? — Он тщательно вытирает уголком платка зубы и убирает его. — Вы кушайте, кушайте! Я отвлеку только на минуту.

Вынув из кармана пиджака сложенный вчетверо лист бумаги, он нацепил очки — и сразу лицо его стало пугающе строгим, значительным. Андрей тут же вспомнил несколько человек, похожих на этого старика — идиота-военрука в школе, ефрейтора в армии (который командовал: копать отсюда до обеда!..) и собственного отца — да, таким он тоже бывал…

— Молодой чел-эк, мы уже обратились ко многим знаменитым писателям и художникам. Нас поддержали. Подпишите и вы наше требование — президента и правительство немедленно в отставку. Согласны? Дети, которые так любят вашу музыку, все до единого подписали, верно, дети?

Дети молча и растерянно молчали, глядя то на гостя, то на старика.

— Я вообще-то музыкант, вне политики… — краснея, пробормотал Андрей.

— Но вы гражданин, — подскочил на каблуках толстяк, сверкая очками. — Вы же видите — страна в руинах… искусство не поддерживается… Вам в филармонии не платят зарплату уже сколько? Пятый месяц?

— Четвертый… ну, не важно…

— Нет, это очень важно! Очень!

— Владимир Ильич, — остановила его нерешительно воспитательница. — Может, дадим нашему гостю подкрепиться?.. А все остальное сделаем позже, в рабочем порядке? — Она тоже знала необходимые старые слова.

— Да конечно, вы ешьте, ешьте! — сняв очки, заулыбался старичок и снова достал белый платочек. Но продолжал цепко, не мигая, разглядывать жидкого в кости, с мальчишеской русой челкой гостя. — Потом так потом.

Но кусок уже не лез в горло. Андрею показалось — дети разочарованы его нерешительностью.

— Я хочу сказать, — невнятно заговорил Андрей, обращаясь, пожалуй, именно к ним. — Я понимаю, ужасно, что вот так пока не налажена наша жизнь… Но мы будем к вам приходить… я поэтов приведу, сказочников… — Он говорил не то, но коли начал, надо было что-то сказать. — Очень желаю, чтобы нашлись ваши родители… ваши близкие…

— А то возьмите да усыновите! — воскликнул старичок, обрадованный возможностью продлить разговор. — Вот будет почин! Всем починам почин! Если все музыканты-писатели России возьмут себе по одному ребенку… это же целое поколение образованных людей вырастет! — И он снова вытер платком свои сверкающие зубы.

В столовой стало тихо — только слышно, как хрипит в легких у сидящей рядом доброй воспитательницы.

— Да я неженатый… мне пока затруднительно… Возможно, попозже… да?.. — бормотал Андрей, глядя под ноги.

Снова Вера Александровна выручила его:

— Да выпейте хоть киселя!.. Вот ваш кисель, — она пододвинула по столу стакан с красной жидкостью. — И не брезгуйте… до дна.

Еще не поняв, что это может означать, и чтобы хоть как-то уйти, наконец, от страшной для детей темы, Андрей взял и махнул — считай, до дна — жгучий спирт, разведенный сладким киселем. Поперхнулся и под общий хохот — дети-то вряд ли поняли, что он выпил — сам заулыбался.