Нэнси Митфорд - Любовь в холодном климате

Горизонты миссис Козенс тоже выходили за рамки Оксфорда, только в другом направлении. Ее девичья фамилия была Борели, и семья Борели была мне хорошо известна, так же как огромный елизаветинский дом ее деда, расположенный недалеко от Алконли. Они были самыми известными нуворишами в окрестности. Ее дедушка, теперь лорд Драерсли, сделал свое состояние на иностранных железных дорогах, потом он женился на дочери местного помещика и стал родоначальником огромной семьи, члены которой вырастали, женились и селились недалеко от Драерсли Мэнор. Они в свою очередь стали заметными фабрикантами, так что щупальца Борели распространились на большую часть Западной Англии. Казалось нет конца этим кузенам, тетям, дядям, братьям, сестрам Борели и их законным родственникам. Их внешний вид не отличался разнообразием, одни и те же черты, один и тот же взгляд белой морской свинки, та же приверженность спорту и сельскому образу жизни. Они редко выбирались в Лондон и уважали своих соседей в соответствии с традициями того времени за их нравственность, богатство и успехи в спорте. Они делали все, что должны делать сельские дворяне — заседали в судах и районных комитетах, гуляли с собаками, произносили проповеди и руководили церковным хором. Короче говоря, они были столпами сельской Англии. Дядя Мэтью, которому приходилось сталкиваться с ними в местных делах, ненавидел их всех скопом; в черных ящиках они были указаны общим именем Борели, не знаю почему. Однако, как Ганди, Бернард Шоу и лабрадор Лэбби они продолжали процветать, и никакого истребления Борели не предвиделось.

Моим первым опытом появления в местном обществе в качестве жены младшего дона был званый обед, данный в мою честь Козенсами. Профессор Пастырского богословия Козенс был научным руководителем Альфреда и имел, таким образом, важное значение в нашей жизни и влияние на карьеру Альфреда. Я догадывалась об этом, хотя Альфред не обсуждал эту тему со мной. В любом случае я была обеспокоена тем, чтобы иметь успех в обществе, стремясь выглядеть красиво, произвести хорошее впечатление и быть достойной своего мужа. Моя мать прислала мне вечернее платье от Мэйнбохера, казалось, специально предназначенное для такого случая, с белой гофрированной юбкой из шифона и верхом из черного шелкового джерси с высоким воротом и длинными рукавами. Оно дополнялось широким черным кожаным поясом. Вместе с моей единственной драгоценностью — алмазной брошью, которую прислал отец — оно выглядело и нарядным и удобным. Мой отец, кстати, остался глух к призыву леди Монтдор купить мне сельский дом и даже отказался увеличить мне приданое, ссылаясь на свое банкротство. Однако, он отправил мне чек и этот довольно красивый драгоценный камень.

Дом Козенсов не был экстравагантной прихотью дворянина. Это был просто плохой и некрасивый дом на Банбери-роуд. Дверь нам открыла самая настоящая магдалина. Я никогда раньше не видела продажных девиц, но сразу признала ее, как только взглянула в глаза. В холле она, широко улыбаясь, назвала нас чужими именами. Тем не менее, мы назвали себя, сняли наши пальто, после чего она открыла дверь и втолкнула нас, не назвав имен, в гостиную миссис Козенс. Вся эта сцена сопровождалась громким лаем четырех трясущихся терьеров. Я сразу увидела, что мое платье не будет иметь успеха. Позже Норма сообщила мне, указывая на одну из страшных оплошностей, которые я сделала тем вечером, что от меня как от новобрачной ожидали на моем первом обеде появления в моем свадебном платье. Но независимо от этого платье из джерси, даже парижское, было неприемлемо в высшем Оксфордском свете. Присутствовавшие здесь дамы были в кружевах или в марокене, с глубокими декольте и обнаженными руками. Платья были всех оттенков бежевого и казались почти одинаковыми. Это был холодный вечер холодного дня. В камине лежал кусок гофрированной бумаги, огонь не зажигали. Всем этим голым дамам, казалось, не было холодно, они не синели и не покрывались мурашками, как я, они даже ни разу не вздрогнули. Вскоре я узнала, что в чопорных Оксфордских кругах лето считается очень утомительным и жарким, зато зима была признана бодрящей; в межсезонье никто вообще не обращал внимания на термометр, холода они не чувствовали.

Без огня комната казалась совсем невеселой. Небольшой диван и несколько обитых тусклым кретоном стульев выглядели довольно мрачно. Трудно было представить себе, что кто-то, даже пресловутый Борели, в мебельном магазине мог усесться на такой стул и сказать: «Это самая подходящая мебель для моей гостиной». Кое-где у стен поблескивали хромированные держатели для ковра, но никакого ковра не было и в помине, всего несколько скользких половичков, стены покрыты блестящей краской, ни одной картины или гобелена, чтобы скрыть их неуютную пустоту. Миссис Козенс, чьи несколько помятые черты лица я помнила еще со времен охоты в Алконли, встретила нас довольно радушно; профессор выглядел тенью лорда Монтдора, продемонстрировав несколько приторную сердечность, которую я объяснила влиянием предмета, который он преподавал, возможно, так бы выглядел лорд Монтдор, стань он кардиналом. Присутствовали еще три пары, которым я была представлена, доны и их жены. Я была потрясена, увидев людей, среди которых мне предстояло жить. Они были довольно уродливы, не очень дружелюбны, но весьма колоритны. Еда, поданная на стол все той же магдалиной, была настолько ужасной, что я почувствовала внутреннюю потребность оправдать миссис Козенс, решив, что на кухне случилась неожиданная катастрофа. С тех пор я съела довольно много таких блюд, так что уже не помню точно, что это было, кажется, все началось с лукового супа и закончилось пережаренными сардинами на пересушенном тосте. Я запила это несколькими каплями белого вина. Я помню, что беседа не блистала остроумием, факт, отнесенный мной на счет плохой пищи; но теперь мне известно, что доны привыкли к плохому столу, зато с ними случается паралич в женском обществе.

Как только последний рыбий хвост был проглочен, миссис Козенс поднялась на ноги, и мы перешли в гостиную, оставив мужчин наслаждаться единственным хорошим пунктом меню — портвейном. Они появились только, когда пришло время идти домой. За кофе, сидя вокруг камина с гофрированной бумагой, дамы заговорили о леди Монтдор и свадьбе Полли. Оказалось, что, хотя все их мужья были хотя бы шапочно знакомы с лордом Монтдором, женщины не знали леди Монтдор, даже Норма Козенс, будучи членом влиятельной в графстве семьи, была в Хэмптон-парке только раз или два в связи с официальными событиями. Однако, все они говорили так, словно не только знали ее хорошо, но будто она дурно поступила с каждой из них. Леди Монтдор не была популярна в округе, причиной тому было то, что она воротила нос от местных оруженосцев с их женами, а так же от местных торговцев с их товарами, цинично импортируя гостей и продукты из Лондона. Всегда очень интересно и иногда неприятно бывает узнать, как отзываются люди о ваших знакомых. Поэтому я корчилась от любопытства и раздражения, сидя в углу дивана. Никто не спрашивал моего мнения, поэтому я сидела молча. Доминирующей мыслью дискуссии было то, что леди Монтдор, злая как черт, ненавидела Полли с тех самых пор, как она выросла, и, завидуя ее молодости и красоте, насколько это было возможно, оскорбляла и унижала ее, стараясь держать подальше от общества. Поэтому Полли, как только ей представилась возможность, бросилась в объятия дяди, чтобы покинуть злосчастный кров.