Владимир Марамзин - Блондин обеего цвета. Взаимная повесть. [Сюрреалистический рассказ]

Николай Живописец (пусть будет так)

С детства работая любимым сыном своего отца-артиста, был блондин патриотизма, никогда без отклонений, добился к возрасту серого цвета: не выделять себя на фоне населения промыслов. Имя, фамилия соответствует серости, не хочу приводить на странице, кругом Иванов. Грубость — вторичный признак полового мужчины, увы, не мог завидовать, слишком нежные чувства. Если был рабочий домино, то легко зачерствел, как вторая горбушка, на службе своего производства; в нашем призвании мастера кисти где же можно достичь! лишь восторг наблюдения рядом. Стриженый наголо ходил три года в школе и еще девять месяцев детства, не помогло. Навсегда застряла нежность грубым сверстникам пола: бьют по твоей голове чем-то большим но тоже мягким; оказалось, кулак. За девицами с детства никогда не участвовал, мигают в разные стороны глазом призыва, вместо «нет» говорят «может быть,» это дико, в юбке короткой кривая коленка, подол длины еще не лучше: подозревает неопрятную грязь. Нет и только нет! Даже сновидение детства: атлет физкультуры алой майке почета, нижняя спортивная форма иногда не одета. Продай свой дом, последние штаны бесстыдства бедности, продай насущный хлеб своей матери, но никогда не продавай, даже в крайности, родину — это мой девиз воспитания жизни. Отец артист, еле дышит на ладан, приучал также нас, молодое наследство, труду незаметности: труд сделал из обезьяны советского человека, в том числе декоратор любимой страны. Даже большой человек, про него будет после, не отрицает — конечно, по-своему…

Я, начиная свою биографию, отец артист внезапно умер, настоящее горе. Искать замену, временная срочность, без отца не могу, развилось чувство, нюхаю отцовский запах, где он появился — бане, трамвае, публичном кафе, хотя не каждого можно представить, другой так быстро ест, на одной сковородке с ним в разведку не пойду, и не чавкает: преждевременное, милое воспоминание моего утраченного родителя. Где теперь взять настоящую грубость? пропал пример отечества смертью отца, и это второе рождение мальчика.

Оставил кисти, уже погруженные в разведенные краски, ездил специально час пик. Ищите — и вам дадут, говорил философ древнего гречества. Автобуса сразу пробирался назад, толпились сменные мужчины возбуждения, вдыхал сильный дух бормотухи, заеденной луком, так называют вино повышения водки, которая теперь не по карману на троих представителей. Женский пассажир на площадку боится, пробирается выше, заслонясь полусумкой, ни за что не уберечь не только нежных вторичных, дальние первичные могут достать из-под двое трусов, и не скажешь: окружает мужское достоинство силы, труд не унял половины, слесарь завода по научной системе, прокурив целый день туалет, и никогда не заставят: основное преимущество победившей судьбы. Ленин был великий человек, повернул колесо истории вспять в одной (отдельно взятой) стране — труд отныне не нужен, кроме сил руководства, также наибольших представителей творчества: полный зал заседалищ в течение дня.

Где пропускаю предлог, мне простят, обращайте внимание, долго привык отправлять телеграмму, кому и зачем, скажу развитием последствий, там нашу краткость оплатит почтовая муза.

Почему так стремлюсь непременный отец?

Не каждый может понять, только нежная внешность блондина к примеру моей. Хочу навсегда прислониться, пусть мне скажут ответственно: что мне делать собой в этом мире возможностей? Ах, так тяжело начинать лист бумаги, взять к примеру художник: страшно ступить на пустую картонку, такой невинный простор первой точки, потом не сотрешь, в белом пространстве содержится гений любого шедевра, боюсь быть помехой ему на пути: какую сторону начать? куда завести свою линию? старые слушали бога, он им говорил, потом вместо бога реальность, теперь-кругом увы! Бога отменили, реальности нет, каждый тащит к себе, остается один человек, а он что? самодеятельность! Человек это звучит горько, женщины первые полегли перед партией.

Однажды на работе вызвал первый отдел обсуждения кадров, толстый и веселый, неумеренной власти. Сперва, конечно, мало приятно потом огляделся: комната железная, сам человек, в любом глазу кнут и пряник воздействия. Спрашивал подробно, что читаю в кровати, я рассказал, пришлось скорее придумать: каждому приятен исходящий интерес. Даже спросил, кто мне дал, обещал между нами, видно сильная любовь интересному чтению. Хотел поговорить с ним цель жизни и смерти, но отказал, не ко всем доверяет. На сегодня объяснил, чего нельзя в нашей радостной жизни, а что можно — отложим второго визита. Во второй, правда, тоже не мог объяснить, и вот что подумал: в сторону «нельзя» нам всегда помогает железная комната, за нее большое русское спасибо, без «нельзя» не создать популярный шедевр кистью лучшего волоса; но где другая сторона, это ау! он не знает, сторону «можно» отпущен искать лично сам…

Эти мысли, конечно, никому не скажу не обрушить основы, но искать не могу, нужно помощь примера, то есть утраченная личность отца, хотя артист самой легкой услуги, но не полная глупость.

Начиная от и кончая до, все говорят: поступки!.. Я человек осторожный и теперь предварительно битый, я знаю: поступки делают видимость жизни, но что они решают? Душа по капле вытекает в поступок, сколько можно из нее нацедить? будешь поступать, остановись, пошарь за пазухой сердца, вот мое правило: там ли она, но окажется нету. Разве что при коммунизме коллективно залепят утечку, тогда поступай как захочешь, от пуза. Но это дальняя заря, коммунизм общий будущий папа, и при коммунизме даже самый последний еврей станет русский.

В праздник революции выпал предварительный снег, трамвай скрипит, не хочет заворачивать в рельсы, серый свет, подаваемый с неба, ветер падает с крыши, подмел мостовую, снова взбирается стенку напротив, флаги довисают последний раздел догорающих суток: красный флаг и отступя его, синий. Первые годы только красного цвета, то есть крови опасных рабочих теперь добавив синий, оживление вида, ну и конечно отход начальности, на оба вкуса: и верхи пока могут, и низам это нравится, то есть хотят жить по-старому снова. Почему я не вижу пейзаж, кто сказал? Вот, пожалуйста, включение пейзажа в основные проходящие мысли ума.

Не буду рассказывать подробность — долговременный поиск за утраченным отцом… общественный трамвай не годится, слегка касаясь утолщения заднего мускула, в руке бежит мурашка счастья, увы, недолговечно: остановка и проходят исключительно дальше, не всем почему-то приятно. Однажды держал полчаса, получил отклик близости, и что же? оказалась стриженая баба, шофер самосвала, что еще не дает права стать полноценным мужчиной, сама по себе, пришлось провожать и до утра не отпустила: любитель больших поцелуев засоса меня.