Владимир Марамзин - Блондин обеего цвета. Взаимная повесть. [Сюрреалистический рассказ]

Счастлив жить в одно время такие художники, как особенно Кочергин! мастер домысла, кругом щелей лубяная береста, не говоря уже наш замечательный большой человек, холстописец эпохи, о чем не устану повторять каждый день всенародной трибуны ВТО и СХ. А особенно учесть, проступает сквозь них, восходя вместо обычный восток слева запада, замечательное солнце, мировой Сальваторе, имея одну его книгу, заплатил бы не меньше пятьсот рублей новых, можно до смерти ничего не творить: все натворил за тебя, надо только выбрать из его личной книги. Правда, у меня есть другая, выбирая оттуда, только что закончил описать для всех грядущих, прилагаю рисунок. [3] Рисунки хранятся у меня, но — странное дело! — хотя рисовавший считал, что копирует Н Ж., на самом деле рисунки не имеют ничего общего с этим мастером. Передо мной тщательно, ученически переведенные на бумагу несколько известных сюжетов нашего искусства: «Булыжник — орудие пролетариата,» «Ходоки у Ленина,» «Утро нашей родины,» «Письмо с фронта,» «Руки прочь от Кореи,» «Перекуем мечи на орала» и т. п. Правда, в некоторых персонажах открыты какие-то дверцы, и в них видать анатомическое устройство прославленных героических организмов. Не знаю, можно ли считать это творческим вкладом? Пока не выясню вопрос, публиковать не решаюсь. — В. М.

Приехал обратно родной Ленинград, вскоре добился неожиданной встречи, день рождения кто-то (по-моему, Веников), наш холстописец пришел с опозданием вкуса, я отчаявшись ждать. Сел к нему ближе, спросил два больные вопроса проверки: как надо работать над собственным творчеством? и есть ли бог? Улыбнулся как школьному возрасту мысли, я слушал чутким недреманым ухом, первый вопрос все же как-то ответил: когда почувствуешь идет изнутри натяжение, под горящую лобную кость, то тогда можно смело начать — не напишешь насильно плохое. Дальше выразил грубо, не годится такому таланту, фигурально запомнил: вдруг замечаешь, словно кто-то ведет твоей мордой по белому грунту холста.

У меня никакого натяжения нет, кроме натяжения ветра у себя на лице, буря натиска внешней погоды, вечерняя осень, и во лбу у меня ничего не горит, даже глаз к концу тусклый, никто не водит мне лицо по плакату, все сам! все и всегда исключительно сам… но ведь тоже делаю личное творчество, какое ни на есть? Отсюда вывод: сказал мне неполную правду, не желая наверно мою конкуренцию, это с талантом бывает, ответ уклонился.

Предложил смотреть вместе публичную книгу Сальваторе, где все уже имеется насквозь, что надо нам, художникам временной стены и бессмертная ткань, но он опять отклонил: боится силу подражания кисти. Конечно, сказал свой восторг и про книгу его, слов не хватило, одно троеточие, скромно ответ промолчал, только напряг во лбу жилу мудрости и как-то возмужал всем лицом, но недолго. Тогда последняя попытка: положил на колено руку дружбы, увы, колено специально подломил, как будто тяжесть моего отношения, чуть не упал гениальные ноги… запомню.

Потом плясал, при моем наблюдении снизу — левая рука!., нога бьет паркетную кладку!., улыбается, сверкнув молодые зубы организма!., музыкальный восторг!., вдохновение телом!.. выбрасывать пальцы!., женское участие уже отошло!., оно не надо! а в бороде блестит оскал цыгана, примешано капля какого-то племя, потом разберусь… хорошо! однако после проявил себя бабник, обнимал коридоре несогласных гостей, даже повторную свежесть хозяйки, ни за что бы не стал, видал случайно по дороге на кухню… тогда, говорят, он был мастер полового налета, не привык соблюдать деликатность, все же верно заметил отмененный кондуктор трамвая: чем в шляпе, тем нахальней… теперь — увы окончания! ослабел под моим обстоятельством; не может насладить больше трех полновесные женщины грубо и зримо в течение дня.

И в этот самый последний момент я заметил, что личная супруга его самого смотрит интересом на мое направление, скромный блондин!.. конечно, небольшая дама возраста, без талии фигуры, назовем это девушкой, мне все равно — я теперь несчастный обладатель мужчины отказа!..

Теперь, когда наша общая жена искусства… люблю ласкать ее шрам верхней губки, образован при участии его самого, путем падения лампы гостиницы страстный момент окончания. Вставляю глаз этой бедной обобщенной супруги в мое творчество улицы, также руку и нос, по частям остальной организм, кроме мест неприличия, который пришлось изучить снизу доверху, доставляя ей местную ласку мужчины, к которой привыкла… даже лошадь — давал ее черты в виде символа, ухитрился вставить одну постановку ее могильные холмики грудей, едва прикрытые чашкой железа, концертная жалость… холмики особенно дороги мне: там захоронена бывшая юность, до конца испитая большим человеком… всегда участвует с нами во время нежной постели — как дух между органов! Грубость кровати себе не могу разрешить, не воспитано детством, но прошу ее всегда рассказать, как он мог: милое воспоминание, для чего и держу… Ах, так много желаю потом рассказать! сейчас не стану… как пробовал ухаживать его первичная дочь, дитя любви остановившегося брака… веселая разросшаяся дева черноты, была бы милый товарищ неотклонности чувств, но конечно с законного срока расцвета, мы не нарушаем кодекс уголовной моральности, в основных его чертах, не считая устаревшие пункты привычки… признался ей общая школа музыкального детства, разумеется соврал… а все-таки я передал косвенно ему! горячее вещество моего обожания! когда добился период жены, но сама напросилась, я у нее последний из уже любимых раньше… сперва она не знала, простила заранее, пусть я исправлюсь: это привычная болезнь первой ступени любовное место, бывает всегда кто испытал нашу тайну, половой запретный орган заднего мужчины, навсегда поселяется палочка большой эстафеты, неудобство наклонности нашего круга, именно отдал ему как подарок… это и есть представитель вещества моей несчастной любви… эх, а ей подарил застекленную бабочку радуги… мне взамен подарила прибор иностранца, их серебряный рубль, а внутри не простой: врезанная пилка и турецкие ножницы-яркий маникюр всех конечностей меня… нет! об этом потом… ему подсунул деву основной заграницы, принял только на время, потом отказал, обиделся западной привычке отсутствия женской невинности… об этом после!., очень я надеялся дальнейшие поступки нашей дамы измены, если будет поступать, как начало со мной, то всегда принесет в милый дом со стороны производства дорогой мне аромат вышестоящего мужчины обладания поддержкой… но конечно! все отдаю один единственный трепет его самого!., о, не упоминайте, это больно: тем же самым концом, то же самое место…