Владимир Марамзин - Блондин обеего цвета. Взаимная повесть. [Сюрреалистический рассказ]

С другой стороны увидел я совсем иного человека.

Он задумчиво лил себе теплую воду, все покручивал, покручивал, то вправо, то влево, слушал струю, как бежит по нему. Больше всего он желал над собою стабильности и для стабильности ровно старался. Третий человек, на которого я мог взглянуть, только выйдя из своей конуры, а потом походить рядом с ним и задеть его воду — третий все время менял ее, орудуя краном. Вначале мылся он едва не горячей — он устанавливал прочно ее: после менял ее от теплой к холодной, подержав каждый уровень сколько хотел. Продрогнув для бодрости под совсем ледяною, он проделывал эти ступени назад. Был еще один, который быстро сменился — в общем, конечно, были самые разные, каждый из которых имел свой характер, свои привычки к теплу, свои теории о здоровье и пользе, вполне научные для него самого.

И, вернувшись в свой душ, я заметил, что тот всегда, непрерывно менялся, даже если его и не трогать за свои, отделенные, личные краны. Когда энергичный, крутнув, выпускал, когда стабильный покручивал взад и вперед, когда постепенный менял свой режим, когда они накладывались один на другого, складывались, к примеру, в смысле выпуска теплой или, напротив, в расходе холодной, когда колебались одинаково или не в лад, уравновешивая в этом случае один другого в воде, то и у меня все незаметно менялось, утеплялось, расхолаживалось в воронке над моей головой, так что должен был тоже брать свое колесо, долго крутить его, иногда и без пользы, тогда как неожиданно все само возвращалось, как раз в том любимом мною ровном тепле, сквозь которое могут прорваться по краю прохладные струи, и моет это ровное меня, хотя слегка изменяясь, но не теряя возможность контроля как вдруг неожиданно хлынет огромное и холодное, обожжет, означая, что где-то всю горячую враз отобрали к себе, тогда как холодную возвратили взамен, нисколько не подумав о соседних помывках.

И увидел я. что через это простое устройство, этот душ над собой, дождь из мокрой воды, чувствую суть и стремления дальних людей, незнакомых соседей, то есть не воду я чувствую, а уже изменения у них, в их мгновенных характерах, в их построениях — то есть душ этот сделался связью меж нас. Слегка посмеявшись тогда над собой, поиронизировав над сходством слова «душ» и «душа,» как и положено человеку современному, который «душа» говорит только в поэтическом смысле, а в смысл поэтический он приучен не верить, я тем не менее душ не забыл — и вот теперь привлекаю его в свою повесть.

Мой нервный брат, так называемый блондин! Многие воды текут через нас, впадая и вновь выпадая на свет— но чуден Днепр при тихой погоде!.. Жили в отдом отдаленном уголке России два обитателя… не то тяжело, что будут недовольный героем… спит ум, может быть обретший бы внезапный родних великих средств… какие цитаты! Увы, втекает, вытекает водой, а насытить не может человек человека… уж если он и останется блондином, так пусть же не от меня об этом узнают, пусть не я выдал его. — Блондин, мой брат! прими себе мою последнюю воду, но чур! будь счастлив, блондин, — или хотя бы будь весел, уж коли иначе тебе невозможно…

В.М.

Ленинград 1973

Автор имеет в виду, вероятно, Дуччо ди Буонинсенья (ок. 1250–1390), основателя сиенской школы живописи. В. М.

Приходится признаться, что это мое выражение. В.М.

Рисунки хранятся у меня, но — странное дело! — хотя рисовавший считал, что копирует Н Ж., на самом деле рисунки не имеют ничего общего с этим мастером. Передо мной тщательно, ученически переведенные на бумагу несколько известных сюжетов нашего искусства: «Булыжник — орудие пролетариата,» «Ходоки у Ленина,» «Утро нашей родины,» «Письмо с фронта,» «Руки прочь от Кореи,» «Перекуем мечи на орала» и т. п. Правда, в некоторых персонажах открыты какие-то дверцы, и в них видать анатомическое устройство прославленных героических организмов. Не знаю, можно ли считать это творческим вкладом? Пока не выясню вопрос, публиковать не решаюсь. — В. М.