Ольга Резниченко - Светлое будущее: вето на будущее

— Почему не сказала?! — грохочет приговор.

Нервически сглотнула я слюну, молчу, прячу позорно взгляд, боясь сознаться…

— Мне эта Сука… — внезапно отозвался, продолжив, — пиздел прямо в глаза. Клялся, гнида, что ни**я не знает про всю ту ебатень!.. Что был далек и не вмешивался, разгребая свое д*рьмо! И ты… ты дала ему уйти! Тогда еще, в парке… А я, тупой, слепоглухой уе*ок, и не догадался! Хотя же все же очевидно было! блядь, да он же… практически был в моих руках!.. — жалящая тишина, пронзающая, казалось, до костей. Вдох-выдох… его, мой. — Не жить этой твари… — уже более сдержано, — так или иначе. И уж лучше… он сам себя… чем, когда я до него доберусь.

Невольно глаза в глаза со мной, отчего тотчас я вздрогнула, дернулась невольно в его хватке, пронзенная бесовским полымем, сочившимся из взгляда, но удержал. Притиснулся вплотную к моему уху вновь и, обдавая дыханием, будто тот аспид, зашипел:

— Всех… Ника. Хочешь ты того или нет… всех вспорю… без стыда и жалости, без суда и следствия. Всех.

Силой разворот, сжимая за плечи, очи в очи маниакальным взором, а на лице — психопатическая ухмылка:

— Ты моя баба. И Трахать тебя… буду только я! — стиснул еще сильнее, отчего едва уже сдерживаю писк. — А уж тем более… недобровольно.

Вмиг впился, будто с цепи сорвавшись, грубым, повелительным поцелуем мне в губы — покорно отвечаю. Напор — шаги вслепую, попятилась — уперлись в стену. Скользнул руками по голому телу, жадно, до откровенной боли сжимая мою плоть. Еще миг — и подхватил себе на руки.

Чуть в сторону — и усадил на тумбу. Резво раздвинул ноги и приблизился вплотную. Ловкие, почти на автомате действия — и тотчас вскрикнула я, окончательно утопая в его власти. Резкие, деспотические, шальные движения, окончательно расставляя все точки над «и» и закрепляя мое рабство под своим началом.

Сдерживала крик, сдерживала плач от его топорности… Но минуты «истязаний» — и в какой-то момент осознание того, что всё это творит со мной Мирашев, а не кто-то иной, перебороло, победило всё: нездоровой, шизофренической волной захлестнуло, превращая боль в наслаждение, вырываясь стонами, роняя меня с головой в какой-то жуткий, откровенно развратный, пошлый… полоумный, наверняка, неестественный, сладострастный экстаз, транс… омут дикой жестокости и непоколебимой защиты, абсолютной неприкосновенности извне и безмятежной неги… вседозволенности.

Еще мгновения, еще его напор — и обмер во мне, разливаясь тирана блаженством…

Не сразу, но момент — и коченела я, осознавая… произошедшее.

…Стремительно приблизился к моему уху. Сражаясь, наперебой с учащенным дыханием, что все еще не хотело приходить в норму (да и сердце колотилось, словно ошалевшее), шепнул:

— Я люблю тебя, — будто кто иглами меня пронзил. Замерла, не дыша, совершенно уже разбитая, растерзанная шоком. По коже побежали мурашки. — И ни с кем… не собираюсь тебя делить. Я быстрее сам сдохну, чем это произойдет — запомни это… раз и навсегда. И никогда! Слышишь? НИКОГДА(!)…не смей во мне сомневаться.

И хоть тяжело каждый такой выпад, «взрыв» Мирашева, мне давался… однако, именно они, эти вспышки всех чувств в одночасье, меняли его до неузнаваемости — и не просто на миг, а навсегда, все больше и больше превращая… из дикого зверя в человека. Как, в конечном счете, однажды и сознался он сам: «Я просто… больше не боюсь казаться слабым, проявляя свои чувства к тебе. И это не может не радовать, ведь спасает, в итоге, нас обоих».

Рогожин. Почти полгода заключения… ни за какой хрен. Но, не это уже самое главное. Важно лишь то, что удалось… Нам, ему, моему Мирашеву, удалось сломать тот гнет, тот камень, что тащил Федьку на дно. Поняв, откуда ноги растут, кто за всем этим стоит… и на какие рычаги было надавлено, Мирон… пусть и не с легкостью, но все же смог выдушить из «правосудия» более-менее справедливость.

В зал суда, да даже… в самое здание — мне духу не хватило зайти. Мирашев туда не торопился, а я — тем более: если все не срастется толково, то приговор… вот так, воочию, уж точно не выдержу. Хотя… наверно, просто не хочу «выдерживать». Нет сил уже ни на что. Нервов. И так сколько всего пережили. Я нынче уже, как тот Мирон, — с пол-оборота да на максимум взлетаю. Вот только если Мирашев все вокруг громит, то я — лишь себя изничтожаю, заживо съедаю, ни на грамм не щадя.

А потому… сели на каменном выступе, обрамлении высокой клумбы, и принялись покорно выжидать вердикта… который нам, если не сам Федька, то его адвокат… принесет и огласит.

«…Рогожина Ф. Р., обвиняемого в совершении преступления, предусмотренного ч.3 ст. 30. ч.1 ст. 228.1 УК — оправдать, за отсутствием в его деянии состава преступления в соответствии с п.3 ч.2ст.302 УПК.

Меру пресечения- содержание под стражей Рогожина Ф. Р. отменить, освободить его из-под стражи в зале суда. Рогожин Ф. Р. имеет право на реабилитацию, а также право на возмещение имущественного и морального вреда в порядке, предусмотренном законом…»

Когда открылась дверь и наружу вместе с адвокатом вышел Он… я даже не сразу поверила своим глазам.

— Ну, че сидишь? — гыгыкнул Мирон и стукнул меня локтем в бок.

Первыми… сорвались слезы. А после — и вовсе дикий, жуткий… агонии, догорающей адекватности, писк вырвался из моей груди. Еще миг — вскочила с места. Рванула вперед…

Казалось… земля загорелась под ногами.

Кинулась Ему на шею, едва не сбив с ног. Пошатнулся, но удержал равновесие, а вместе с ним и меня заодно.

— Ладно, я побежал, а то очень спешу! — послышался знакомый голос, но игнорирую.

— Ага, давай, — кивнул головой мой Федор.

— Ни… — только склонился мне что-то сказать, как не дала договорить: тотчас впилась дружеским, но жадным, голодным поцелуем в губы. А далее, словно полоумная, принялась семенить по всему лицу.

Ржет, смущенный:

— Некит, ты че? — пытается вырваться. Еще его напор — и поддаюсь. Останавливаюсь, немного отстранившись, давая себе возможность хорошо разглядеть родные глаза, улыбку…

— Отпустили, да?! — отчаянно, мольбою глупою, едва осознанно.

— Нет, — гогочет. — Сбежал…

Рассмеялась и я пристыжено.

— Насовсем же, да? — все еще не могу поверить, давясь соплями и горечью облегчения, остатками всего того, что столько времени гноило мне душу.

— Да, Ник. ДА! — излишне громко, радостно; улыбается добро, а у самого тоже уже блестят от переизбытка чувств глаза. — Оправдали!

Вдруг шорох позади нас. Несмелые шаги. Движение взгляда Рожи — и окоченел от ужаса.

Резво отстранилась я от брата, обернулась — Мирашев… застыл в метре от нас. Ехидная, лживая улыбка исказила его уста, кроя истинные эмоции: