Алексей Шепелёв - Russian Disneyland

– А скажи-ка, Лёнь, лучше, что там у вас за ремонт? – вдруг перебил учитель, улыбаясь.

Надо сказать, что звуки были явно не строительно-ремонтными, а несколько иными: музон, топот да присвист, пьяные возгласы типа «Опа!» да «Оба!» и звон посуды.

– Сейчас наверно полы мостят и обивают релином, – установил Морозов, едва сдерживая улыбку.

…Причём это же должен сделать на следующий день (или урок) и любой ученик: пересказать тот же текст из того же учебника! Разница лишь в том, что учт и ля получают за это зарплату (и если уж теперь не статус, то уж точно своё неоправданное высокомерие!)! Да какой-нибудь Белохлебов-прапор куда лучше объясняет! Чуть не Сажечка! Или я… А уж о Папаше и говорить-то нечего!..

Наверно всё же улыбнулся, но старался этому противодействовать, и стараясь, аж как-то больно растянул мышцы на лице.

– Да? Я так и подумал. Садись.

Физик тоже улыбнулся – свободно и широко: он всегда так улыбался, с завидным постоянством, а распаляясь-забываясь, ещё и прыскал слюной, как иногда Мирза или всегда как их общий прототип доктор Ливси.

…Тем паче, что сами школьные сведения, которые нам внушаются, почти что все настолько упрощены, искажены и так «интересно» подобраны, что вполне можно сказать, что они попросту не соответствуют действительности. Не соответствуют современной научной картине мира – принесите видному учёному – а лучше выдающемуся! – учебник по его дисциплине и спросите, что он думает – он только рассмеётся!.. Когда смотришь на портреты учёных (или литераторов), висящие на стене в классе, то само уж по себе это вызывает какую-то тоску: кажется, что они такие же скучные, занудные люди, как учителя и их предметы – как бы не так!

Леонид знал, что Рыдваньер тоже немного не чужд профанации, и в каком-то отношении тоже почитай его кореш. Он ведь едва не ровесник Кенаря, а выглядит в отличие от него, напустившего на себя солидность лишних лет двадцати (!), совсем по-свойски, почти как мальчишка. Сразу вспомнились две презабавных истории с его участием.

Пару лет назад, когда окончивший вуз Рыдваньер только приехал и поселился с молодой жинкой в домике на отшибе, он сразу привлёк внимание всей честн ой компании, тогда, впрочем, только нарождающейся. Атит екторством тогда верховодил Яха, но начали себя проявлять и братья Морозовы, были тут, конечно, и их приезжий сосед Перекус, и скромный Мирза с совсем малолетним всепронырливым Шывырочком.

По традиции в ночь пред Рождеством воровали сани. Молодёжь, группами и так же в санях, выждав время почти до полуночи, разъезжала, озорничая и выпивая, по селу, выглядывая во дворах сани. Их надо было вытащить, подтащить ко своим и, держа за оглобли, увезти на центральную площадь села, где из этих саней, специально водружая их друг на друга, сооружали огромную кучу, которую поутру обокраденные коневоды приходили разбирать. Это, конечно, была своего рода соревновательная игра. Ведь в основном владельцами данного вида транспорта были уже довольно пожилые дедки, традиции хорошо знающие, а поэтому заносящие в эту ночь сани в пристройки и чуть не в сени, привязывающие их проволокой и цепями, а иногда даже сторожащие с ружьём, а то и с целым экипажем в засаде, который тут же мчится наперехват. Короче, экстрим дай дороги.

Но, видно, поскольку ночь-то всё-таки непростая, и якобы резвится нечисть, то всё из года в год идёт кувырком. Во-первых, всегда начинается сильная метель, так что ничего не видать, не хочется выходить на улицу, а хочется спать, особенно выпи м ши. Во-вторых, хозяева саней, то как-то закружившись в хлопотах, то выпив, то из-за метели, а чаще и всё вместе, как назло именно в этот день обо всём забывают, а пришедшие сторожить, чтоб не стырили и помочь изловить проказников, стопка за стопку быстро спиваются и тоже напрочь забывают, чего ради весь сыр-бор. Очухиваются они только тогда, когда выйдя по нужде, кто-то не разведёт руками, и охая и матерясь, не забежит мгновенно обратно, голося: «Ох, черти, украли! Упёрли сани-то!» Или когда Яха, по особой своей дерзости, ещё не пошлёт какого-нибудь Швырочка стукнуть в окно или не швырнёт в оное куском льда.

И тут тот же Яха решил себе и своим компаньонам ещё более усложнить задачку: предложил свозить сани в кучу не перед клубом, как обычно, а перед домом нового учителя! Мотивировал он только тем, что тот «дурачий, может и выскочить!» Все были не против, и Серж даже предложил свезти туда же и все уже сваленные у клуба сани!

Это было, скажу я вам, нечто. Крутые виражи, лихорадочное мельтешенье всего в снегу и во тьме, скрип полозьев, страх, опасность и наслажденье, крики, ругань, погони, паденья, Яхина кобыла в мыле, дёргающе-виляющие оглобли в руках… гвозди и раны от них, азарт и жар, хмель не от вина, пот и тряска, вода на себе от талого снега, от проруби в реке, куда чуть не провалились… приходится ведь жарить напрямик, наперерез, напролом – через самые непроходимые препятствия: сугробы, узкие проулки, пахоту, сады, буераки и речку…

А уж сколько так называемого адреналина добавил своей некой «дурачестью» и настырностью сам Рыдваньер, невозможно сказать!

Чтобы «объект» осознал, что его обеспокоили, Яха предложил бросать огроменными ледышками ему в железный гараж… И вскоре он осознал и каждый раз выскакивал с какой-то палкой в руках, и мчался как спринтер (один раз было чуть не поймал по д скользнувшегося Мирзу!), но всё же не мог настигнуть… грозился кулаком, орал фамилии и просто «Убью!»… Пытался отвозить сани прочь от своего дома… но их всё равно опять подтаскивали прямо к порогу… Короче, занимался всю ночь!

К счастью, ему кто-то пояснил, что, мол, обычай такой, не обижайся, и никаких последствий сие озорство не имело.

Второй случай уж был куда более зазорным, поскольку совместно с Яхою тут уж выказал свою фантазию и Ган. В результате скучной дождливо-слякотной безклубной осенней ночью они решили устроить некое подобие Ночи Саней – подёргать во всех учреждениях и у частных лиц все очищалки и стащить их всё туда же – к порогу уважаемого «прикольного» учителя Рыдваньера.

Усилий пришлось приложить немерено! Гараж уже был окрашен, и в нём была машина, поэтому содить по нему кирпичами было особенно болезненно. Кроме того, жена была на последних месяцах беременности, а времени уж собачья полночь, да ещё орали «Рыдван, выходи!» – надо ли говорить, что учитель был особенно зол. Когда он включал свет и выскакивал, сердце так и уходило в пятки, все начинали дохнуть… тут-то оное сердце и те пятки и пригождались – только сверкали, лишь бы по грязи, кочкам и лужам не упасть! Убегали от его дома врассыпную кто куда: кто на свет далёкого фонаря – до клуба и даже дальше оного, кто под бугор к речке и за неё, кто прямо в совсем в темень – через дорогу с непроходимыми колеями, в пахоту, грязищу и кочерыжки, на колхозное поле… Как ни странно, он никого не смог настигнуть, и всё повторилось раз до шести!..