Ольга Брейнингер - В Советском Союзе не было аддерола

Номер шесть.Поддерживать общение. Да, я знаю, ты лучше три раза сходишь в магазин, чем скажешь вслух хотя бы одно слово, но и это тебе тоже придется делать, Мона. Некоторые говорят, что им очень помогает быть на фейсбуке, потому что там им не нужно говорить, а нужно только писать, и это намного проще. Другие говорят, что, наоборот, это тяжелее, потому что они чувствуют себя совсем одинокими. Но это смешно. Как можно чувствовать себя совсем одинокими. Вы и есть совсем одинокие.

Насилуй себя, звони, пиши, говори, произноси слова вслух. Это все, что я могу сказать по этому поводу.

Я пропустила номер четыре. Номер четыре.

Номер семь.Тебе нужно будет что-то делать каждый день, потому что у тебя будет лишнее время, и тебе нужно будет его заполнять. Когда тебе станет лучше, ты должна будешь заняться по-настоящему важными вещами: самое главное – это искать работу и найти работу. Но про это мы поговорим потом, отдельно, потому что пока ты все равно не можешь. Поэтому давай сосредоточимся на том, чего ты тоже не можешь, но можешь изобразить, если, конечно, очень сильно постараешься. Постарайся.

Постарайся снимать книги с полки, открывать и смотреть в них подолгу.

Постарайся включать телевизор и пытаться концентрироваться хотя бы по десять, а потом и пятнадцать минут. Тебе нужно уследить за тем, что происходит на экране. До того как ты нажмешь кнопку «выключить», ты должна будешь честно признаться себе, поняла ли, что там происходило. Это были новости? Это был фильм? Это было ток-шоу? Что это было? О чем там говорили? Кто-то что-то делал? Чем все закончилось? Это очень важно, Мона. Ты должна научиться снова воспринимать информацию и понимать ее. Иначе ты не сможешь вернуться назад в жизнь. Иначе такие, как ты, будут не нужны в ней, Мона. Такие, как ты, не нужны в ней, ты всегда это знала, иначе бы не старалась так сильно.

Номер восемь.Что может быть по-настоящему важнее, чем продолжать все это делать.

Номер девять.Нет никакого номера девять. Твои дела на этот день и так закончены, Мона. После этого у тебя будет еще много-много часов, но в них больше нет дел.

Номер десять.У меня больше нет сил писать.

Вот как должна выглядеть дневная инструкция по заботе о себе.

Правильным вопросом было бы: ты к этому готова, Мона?

Я к этому не готова, но правильный вопрос не прозвучал.

Еще один день.

Еще два дня.

Еще один день молчания.

Нечего сказать.

Мне нужно что-то, за что я могла бы уцепиться.

Может быть, мне просто нужно вспомнить, кем я была до того, как оказалась здесь.

Кем я была раньше?

Кто я сейчас?

Еще один день.

Нечего сказать.

Мне нечего сказать вам.

Я не знаю.

Прошел еще один день.

Прошло тридцать семь дней.

Я все еще не знаю, кто я.

Правильным вопросом было бы: что ты помнишь о Брайтон-Бич, Мона?

И вдруг я вспомнила, как под утренними лучами солнца, пробившимися в школьный коридор через пласты давно не мытых школьных окон, ее шея мгновенно нагрелась под моими пальцами и стала походить на чурчхелу, плавившуюся под солнцем в моих воспоминаниях. Ребристый поток грецких орехов под вязкой кожурой из пастилы был на ощупь таким же, как горло Жанны, и ее зеленые глаза и ярко-розовые губы с толстым слоем помады всколыхнули в памяти почти забытое лето, острый и сладкий запах инжира, пыльные, опустевшие в летнюю жару улицы, душную бабушкину квартиру и ржавый запах пальцев, если долго держаться за металлический поручень в автобусе.

Чурчхелу гроздьями развешивали на улицах торговки в платках и пестрых юбках, пожилые женщины лет сорока, которые, как оказалось, были гораздо моложе моей мамы сейчас. Но маме тогда было чуть за тридцать, химия, пышная прическа и огромные очки. Если все детство провести в углу между книжным шкафом и подоконником, то даже ситцевые юбки превращаются в шелк и парчу, а фруктовые ларьки около дома – в восточный базар. Запах специй, который, возможно, я никогда и не слышала в детстве, а напридумывала десять лет спустя, возник в памяти вместе с чурчхелой, а перед глазами встала блузка с короткими рукавами в восточных огурцах на женщине, которая меня угощала:

– Держи, дочка, еще придешь ко мне и спасибо скажешь, – а я пялилась на вертикаль пуговиц, черная, черная, черная – белая – черная – одна была лишняя и больше других, и с нее свисала нитка, я хотела то ли дернуть, то ли сказать, но сказать вслух лишнее слово было так страшно, что я только мотнула головой и уткнулась в мамину юбку.

– Что ты, – пригладила мне волосы мама, – скажи тете спасибо.

А тетя, со своими длинными серьгами и волосами в комок, мне казалась как бабушка.

– Спасибо, – сказала я в мамину юбку, чувствуя, как чурчхела липнет к рукам, а острые края колотых орехов прорываются сквозь пленку пастилы в мои пальцы – хотелось сжать кулак изо всех сил и посмотреть, что из этого получится.

Монамонамонамонамонамонамонамонамонамонамонамонамонамонамонамонамонамонамонамонамонамонамонамонамонамонамонамонамонамонамонамонамонамона

Не называйте меня больше по имени, меня так больше не зовут.

– Мона, ты слышишь меня?

– Я больше не Мона.

Нужно не бояться.

Опять все то же самое, но у меня в голове как будто иногда что-то начинает жить – и сразу умирает.

Нет, я ошиблась. Ничего нет.

– Мона, ты говоришь о том, что ты испытываешь боль? Что ты имеешь в виду?

Больше не могу.

– Мона?

Молчание.

– Мона?

Молчание.

– Мона, где ты?

Мне страшно.

Доброе утро, Мона.

Я думала об этом всю ночь, и вот что мне приснилось.

Как я продолжала давить, переставляя ноги, чтобы Жанна не попала коленкой, а она все пинала и молотила меня кулаками по спине. Потом нас разняли. Я ушла из лагеря домой и расплакалась по пути, потому что мне было обидно и странно, что это я – я – впервые в жизни подралась.

Я все сделала по технике, все как учил меня Игорь, потому что он знал, что рано или поздно это должно случиться, а я нет, но в его рассказах не было ничего о том, что происходит после, – а то, что происходит после, продолжает происходить в сотни раз дольше, чем сама драка. Драка – это секунды. А послевкусие от нее – часы, дни, годы, вся твоя жизнь. Иногда оно хорошее. Или не очень хорошее, но полезное.

– Не нужно пытаться строить из себя героиню, – говорил Игорь. – Драка – это не кино. Просто берешь ее за горло и сжимаешь пальцы, пока она тебя не отпустит.