Леонид Хомутов - В сложном полете

По мнению Лейбы, русский народ был прекрасным строительным материалом для осуществления и проверки его авантюрно-эгоцентристских идей, не имеющих ничего общего с интересами страны. А Россия — прекрасным испытательным полигоном.

Будучи «гражданином планеты без паспорта и визы» (так называл он себя), свободным от каких-либо принципов, как «гений» и «пророк», он в любое время мог заключить с мировым сионизмом союз (искавшим в то время территорию для построения своего государства) и построить на просторах России великий Израиль.

Такой прецедент уже имелся в истории народов. В X веке купеческая еврейская община захватила власть в Хазарском каганате. И показывала хазарам-тюркам, темным кочевникам, их кагана, одетого в золотое платье, по праздникам, создавая видимость, будто ими правит он. И лишь походы киевских князей Олега («Как ныне сбирается вещий Олег отмстить неразумным хазарам…») и Святослава, разгромивших Хазарское государство, лишило купцов-узурпаторов власти.

Как пишет бразильский писатель Жоржи Амаду, лауреат международной Ленинской премии мира, с начала революции в Россию на поездах, кораблях, автомобилях, самолетах хлынули потоки молодых евреев из других стран, желавших принять участие в переустройстве государства…

К величайшему несчастью для советского народа, старая ленинская гвардия, оставшись без Ильича, отстранила от руля Лейбу, но оставила Кобу. А нужно было отстранить обоих. Ибо Сталин нанес вреда делу социализма и русскому народу больше, чем любой враг нашего государства, больше даже, чем Гитлер, чем все враги, вместе взятые. Оказался «врагее» всех врагов… Вся его «деятельность» приводит к единственному выводу: он сознательно, используя разные формы, начиная от процессов, кончая организацией голода и войн, выдавая их за благо и необходимость для народа, уничтожал русских людей, преследуя цель — войти, в конечном счете, в историю как самый жесточайший из всех диктаторов, когда-либо живших на свете. Чингисхан, Батый, Тамерлан — добродушно глупые мальчишки по сравнению с ним. Никто и нигде еще не уничтожал поголовно все население такой страны, как Англия, Франция или Италия. Ибо Коба всегда знал — народы помнят навечно только самых жестоких, свирепых царей, а не добрых, мягкотелых, пусть и принесших им счастье. А счастье при всем желании он принести не мог, да и не умел, ибо никто на земле его еще не приносил. И это задача будущих поколений…

Стало непонятной традицией в партии и стране: Ленин умер, не подготовив себе преемника. Сталин — тоже не подготовил. А ведь оба умерли не внезапно и отчетливо знали, что будет после их смерти полнейшая и кровавая неразбериха.

Хрущев не готовил преемника, хотя было ему за семьдесят. Брежнев — тем более.

Андропов, Черненко тоже не готовили преемников, хотя были смертельно больны.

Что это?.. Сознательный подвох партии и народа с их стороны?.. Самых умных и дальновидных… Как по Шекспиру: «Порядка нету в датском королевстве»… А чтобы был — всего-то нужно выбирать генсека из нескольких кандидатов всеми членами партии на партсобраниях. А Председателя Президиума Верховного Совета — всем народом тайным голосованием…»

Блестяще вел Елиферий заседание комсомольского бюро. Я наблюдаю за ним, учусь. Сильный он человек, с большим кругозором и светлыми мыслями. Завидую ему по-хорошему. Возможно, Елиферию помогает большой опыт. Но все равно умеет он работать и есть чему поучиться. Вот только бы поменьше кабинетной работы, разных заседаний, а больше в казарме, в учебном корпусе.

На бюро слушали комсомольца Пекольского, того самого Пекольского, о котором всем уши прокричал Апрыкин в первые дни жизни в армии. Не зря, разумеется, кричал, только зачем так оглушительно?..

Разгильдяйчик Пекольский. Нахапал двоек, а учится уже на выпускном курсе. Это больше всего возмутило членов бюро.

Я не знаю точно, какие чувства испытывал во время выступлений Пекольский, но он то краснел, то бледнел, и даже бисеринки пота выступили на верхней губе. Заверил, что будет учиться хорошо и прекратит нарушения.

После заседания мы с Елиферием сидели в кабинете одни.

— Вот так-то, замсекретаря! — стукнул карандашом по столу Шмелев, уставясь на меня голубыми близко посаженными внимательными глазами. — Плохо мы с тобой работаем! Планы составляем, мероприятия выполняем, а отдачи не получаем!

— Сами виноваты. Не так и не там, где надо, работаем. Не перестраиваемся.

— Ну-ка, ну-ка, — оживился Елиферий, — конкретнее.

— Могу, да я как-то уже говорил об этом. А не обидишься?

— Валяй, вытерплю.

— О какой действенности может идти речь, если сами члены бюро, комсорги и командиры не организованы. Не выступаем единым фронтом против хулиганствующих нарушителей, а они, не в пример нам, группируются по два-три человека и поддерживают друг друга. Поэтому они, а не мы, задают тон в отделениях. Поэтому и столько нарушений, которые мы громим только с трибуны в присутствии командования, но, боже упаси, в жизни, где мы только сторонние наблюдатели.

— Ну, ну, дальше — моргал Шмелев. — Меня имеешь в виду?

— Кого же еще? — распалился я. — За полтора года не видел, чтобы ты, здоровый, сильный авторитетный парень — постоянный руководитель, одернул на месте какого-нибудь разгильдяя. Схватил бы за руку, сказал: — Стоп! Не смей! Ты почему вредишь?!.. Одно из трех — либо у тебя недостает смелости, либо втайне исповедуешь: «Моя хата с краю», либо бережешь свое драгоценное здоровье? Но в любом случае — ни одно не красит тебя.

Елиферий заерзал:

— А поконкретней можешь?

— Пожалуйста. Только не считай как личную обиду. Помнишь, с год назад Шамков в присутствии тебя и роты ни с того ни с сего обозвал меня дураком, когда я шел по центральному проходу?..

— Ну-у, что-то припоминаю…

— Так тебя это тогда нисколько не возмутило, хотя ты прекрасно почувствовал, что он охаивал не одного меня, а вообще отличников, тебя в том числе.

— Ну это скользкий, неубедительный факт, — поморщился Елиферий, — в конце концов никто не обязан тебя защищать. Защищайся сам!

— Согласен! — кивнул я. — Но почему тогда ты ни разу не призвал к порядку любителей послушать после отбоя разные «Голоса Америки», которые мешают всем спать, не говоря уже о более худшем?

— Ну-у…

— Почему не разнял дравшихся рядом с тобой Теклова и Винухова? Почему ни разу не сделал замечание курильщикам в казарме? Не подсказал Апрыкину как секретарь, что так командовать нельзя! Сейчас не подскажешь Желтову?!. Приведет к краху. Еще приводить факты?..

— Достаточно, — согласился Елиферий. — Кое в чем ты прав.

— Во всем! Я с первого собрания наблюдаю за тобой.