Леонид Хомутов - В сложном полете

Ушаков о командире этого не знал и диву давался, за что тот его невзлюбил?.. Каждый день он вспоминал недавно погибшего старого командира, спасшего экипаж в том полете, его отцовское отношение к нему.

Когда самолет оказался над своим аэродромом, Хаммихин, убрав газ правому мотору, приказал:

— Затаскивайте самовольщика!

Парни бросились к канату. К великому удивлению, в этот раз веревка затаскивалась без усилий. Вот что значит «убранный» двигатель! Но каково же было их удивление, когда вытащили пустой конец!.. Владимир исчез!..

Недоумевая, осматривали веревку, измочаленный узел, которым она, по-видимому, заклинивалась в щели руля высоты. Терялись в догадках, что и когда случилось с Ушаковым.

— Как исчез!? — бушевал Хаммихин, когда ему доложили о штурмане. — Вот сволочь! И тут нагадил! Теперь выкручивайся! Пиши объяснительные!..

Когда самолет приземлился и зарулил на стоянку, неожиданно снаружи открыли дверь и в кабину влез… Владимир. Не говоря ни слова, он толкнул парашют к борту, прошел на свое место и, собрав документацию и снаряжение в планшет, направился к выходу.

— Володя?! Откуда? — только и успели воскликнуть ошеломленные парни.

— Потом! Обо мне никому ни слова! — обернувшись, предупредил Владимир и выпрыгнул из кабины.

Так в полку никто и не узнал, что произошло в эту ночь в экипаже Хаммихина. Только через неделю Владимир рассказал своим друзьям, как он быстрее их оказался на аэродроме…

Потеряв надежду на возвращение в самолет, в конце концов, увидел под собой родной аэродром. Вспомнил, в кармане комбинезона лежит перочинный складешок для заточки карандашей. Достал его и обрезал веревку… Приземлился вблизи стоянки. (Бывает же так!) Дождался, когда зарулит самолет, и влез в кабину…

Все боевые вылеты были для меня трудными и сложными. Поэтому ими горжусь одинаково, не выделяя ни один, как отец гордится своими сыновьями-молодцами, поровну любя всех.

И все же есть такой, которым нельзя не гордиться особо. Подобных ему больше никогда не было, да и вряд ли будет. Он был самым продолжительным по времени и длинным по маршруту. Секретным…

Ну и я был совсем другим, чем при полете с Вадовым на стратегическую разведку.

Предстояло выбросить двух парашютистов вблизи города Рунцлау.

Вылетели вечером с расчетом, чтобы в глухую полночь выйти в заданный квадрат. Задолго до линии фронта набрали максимальную высоту. С 4000 метров пришлось надеть маски — не хватало кислорода. Погода помогала выполнению задания. На этот раз синоптики не ошиблись…

Линию фронта прошли за облаками, каракулевыми шкурами раскинувшимися во все стороны. Для экономии горючего и увеличения дальности полета спустились с «потолка». И пошли над самыми верхушками бело-волокнистых клубящихся горок и завитков.

Серебристо-золотой диск луны заливал снежные вершины облаков своим матово-мертвенным светом, высвечивая все ямки на сугробной поверхности их, контрастно оттеняя тыловые стороны.

Порой чудилось, что не в самолете, а в аэросанях мчимся по заснеженной тундре, которой нет предела. Черно-фиолетовым куполом, усыпанным разноцветными звездами, словно драгоценными камнями, висело небо…

Убаюкивающе, равномерно гудели двигатели. Изредка переговаривались пилоты, тщательно и настороженно оглядывая пространство своих секторов наблюдения: не вынырнет ли откуда-либо «месс».

На подвесном ремне в турели качался стрелок, не снимая рук с пулемета. Похоже, дремали двое парашютистов, сидя на скамье у борта и склонив головы друг другу на плечи… Сидел за рацией стрелок-радист и, казалось, спал, прижав руками к вискам наушники шлемофона, работая на «подслушивании…»

И только я, как всегда, в каждом ночном полете, да еще в облаках или за облаками, потел, решая свою штурманскую задачу. То холодной, то горячей волной окатывал страх, что не выйду на цель и не выполню боевое задание.

«По всему полку, да и дивизии «прославлюсь», глаз не поднять. Друзья и товарищи будут пальцем тыкать. Командование тщательно разберет этот случай. Отругают перед всеми, отстранят от полетов. А может, и судить будут. Ведь «блудежка» и невыполнение задания — это же помощь фашистам…»

И я яростно крутил ручки радиополукомпасов (РПК-2), настраивая их то на одну, то на другую радиостанции, снимая отсчеты со шкал, а затем вычисляя радиопеленги и прокладывая их на полетной карте…

Примерно за час до выхода на цель облачность неожиданно оборвалась. Засуетились пилоты — теперь каждую секунду жди «гостинец» зенитки, заоглядывался стрелок, вставая на тумбу, задвигал рычагами борттехник, забегал взад-вперед из кабины в кабину (от окна к окну) штурман, сличая карту с местностью. Подняли головы парашютисты, в последний раз осматривая свое снаряжение перед прыжком…

Для меня выход из-за облаков после длительного полета всегда был радостно-тревожным. Наконец-то окончилось «хождение по мукам», полет с «завязанными глазами». Теперь смело поведу самолет визуально по земным ориентирам — рекам, озерам, населенным пунктам. Успевай только опознавай их!..

Но еще не было случая, чтобы, идя вне видимости земли, не уклониться от маршрута. И потом с неприятным чувством страха и ожидания, восстанавливать ориентировку. Обычно, чем дольше шли вне видимости земли, тем больше уклонялись.

При восстановлении ориентировки мысленно описывается круг на карте радиусом в 40—60 километров. Изучаются в нем ориентиры, а затем отыскиваются на земле. Но часто наблюдаемые земные ориентиры не совпадают с ориентирами на карте. Вот тут-то штурман и начинает метаться, пытаясь опознать, что за местность проплывает под самолетом. К тому же командир, уткнувшись носом в свою карту, без конца требует: «Где летим, штурман?.. Где летим? Покажи…» Методично действуя на натянутые до предела нервы.

В этот момент штурман испытывает примерно те же чувства, что и человек, который долго шел в одном направлении с завязанными глазами. И вдруг повязку ему неожиданно сняли и сурово спрашивают: «Где находишься? Покажи!.. Не узнаешь — домой не вернешься!..» В таком положении большинство штурманов тянет, выигрывает время, шаблонно отвечая: «Погоди, пока… Одну минутку… Сейчас… сейчас…» — лихорадочно отыскивая знакомые ориентиры. И требуется в такие минуты большое мужество, выдержка, самообладание, чтобы не растеряться, не впасть в панику и не идти на опасном поводу у какого-нибудь члена экипажа, который услужливо тычет карандашом в карту и твердит: «Вот мы где, смотри! Смотри!» — хотя сам давно уже потерял ориентировку…

Я в подобной ситуации, как штурман, не был исключением. Стоя в передней кабине и вглядываясь вниз, односложно отвечал: