Анри Труайя - Рассказы

— Вы испытатель номер четырнадцать? — спросил он у Альбера Пинселе.

— Я видел этот номер на двери моей комнаты.

— Отныне это ваш номер. Садитесь. Посмотрим, что в вашем досье. Двадцать пять лет. Пороки: нет…

Альбер Пинселе решил, что здесь уместно скромно опустить глаза.

— Характер: обычный. Реакция «Z»: обычная. Умственные способности: обычные. Великолепно! Великолепно! Вы именно тот человек, который мне нужен.

— Я польщен, — пробормотал Альбер Пинселе.

— Я вам сегодня сделаю инъекцию несгибаемой воли с чуточкой тщеславия и капелькой мистицизма. Это очень интересная, очень тонкая смесь, которую я составил впервые по заказу одного политического деятеля. После инъекции вы будете отдыхать десять дней. После этого мы на вас испробуем состав для мечтателя. Затем…

— Итак, мой характер будет меняться каждые десять дней?

— Почти.

— Но это ужасно!

— Не надо так думать. Все ваши коллеги скажут вам, что эти трансформации происходят совершенно безболезненно.

— И так в течение двух лет?

— Даже дольше, если вы захотите. А вы захотите непременно. Подумайте, что по желанию меняя свой темперамент, вы увеличиваете свою жизненную способность, вы проживаете тридцать-тридцать пять жизней за год, в то время как другие проживают лишь одну, да и та!.. В конце концов, вы собирались покончить с собой, не так ли? А кончают с собой потому, что не могут больше выносить свое состояние, то есть самого себя.

— Да, это так.

— А я вам как раз и предлагаю не быть больше самим собой! Вы должны быть удовлетворены.

Альберу Пинселе было не по себе. «А если я сойду с ума? — думал он. — А если опыт не удастся и я умру?..» Ведь теперь ему не хотелось больше умирать. Но профессор встал и раздвинул дверцу в перегородке.

Альбер Пинселе последовал за ним в белоснежное, как молочная лавка, помещение. Пахло лекарствами и жженой резиной. На стенах были полки с бутылочками с разноцветной жидкостью. На мраморном столике в центре комнаты стояла целая армия реторт, пробирок, перегонных кубов и змеевиков. Во всей этой научной посуде играли блики света, падавшего из окна. В стеклянном шаре кипела какая-то зеленоватая жидкость с сиреневыми переливами. За ней через защитные очки следил Фостен Вантр.

— Все готово? — спросил профессор Отто Дюпон.

Откуда-то из угла появился помощник, такой же белый, как и стена, держа в изъеденных химикатами пальцах крохотную пробирку, заткнутую ватой. Профессор Отто Дюпон проверил содержимое пробирки на прозрачность и щелкнул языком:

— Думаю, что нужно бы немного разбавить. Ну да там видно будет. Матрикул четырнадцать, опустите брюки, друг мой. Повернитесь ко мне спиной. Расслабьтесь.

Альбер Пинселе, повернувшись носом к стене, подставил свой голый зад для непонятной хирургической операции. Пот ручьями катился по его лицу. В нескольких метрах от него звенели странные инструменты: вот бросили иглу в железную коробку, тихий хлопок открываемой пробки, всхлипнул кран. Затем шаги, все ближе и ближе. Горячее дыхание ему в затылок. Запах юфти. Прикосновение мягкой мокрой ватки к ягодицам. Он зажмурил глаза. Сжал челюсти, ожидая нестерпимой боли. От слабого укола в ягодицу он подскочил. И ждал, что будет дальше.

— Все! — объявил профессор Отто Дюпон. — Вы свободны.

— Но…

— А вы думали, что я вас насажу на кол? Через десять-пятнадцать минут вы ощутите действие укола. Вы поменяете индивидуальность, как змея меняет кожу. Вы обретете волю, проницательность, веру в себя, которых вам всегда недоставало.

— Благодарю вас, — сказал Альбер Пинселе.

Он осторожно выпрямился, оправил одежду и вышел в сопровождении Фостена Вантра.

Альбер Пинселе медленно шел по парку, прислушиваясь к пробуждению в нем другой натуры. Как беременная женщина, он опасался любого резкого движения, боялся оступиться, упасть, чтобы не навредить загадочному существу, зародыш которого он нес в себе. Чувствовал ли он что-нибудь? Нет, еще ничего. А сейчас? Все еще ничего. Разве что небольшое головокружение, приятную тошноту, страх, радостное ощущение близкого рождения. Кем он будет завтра, а через час? Ощутит ли он переход от одной личности к другой? Будет ли он сожалеть о прошлом состоянии? Будет ли жалеть о себе?

Чем больше он об этом думал, тем печальнее становился. У него было такое чувство, будто он стоит на перроне, а скорый поезд должен вот-вот увезти навсегда его лучшего друга, друга порочного, серого и никчемного, не очень умного, не очень доброго, не слишком искреннего, но, несмотря ни на что, славного малого. И он думал о той привычной старой одежде, поношенной, которую уже нельзя починить, но и жалко выбросить; или о пейзажах угрюмых окраин, которые своей бедностью завораживают на всю жизнь. Ему стало до слез себя жаль. Он оплакивал собственную гибель. Лучше было умереть, чем становиться другим! Да и к чему, Господи? Ну, какая-то кругленькая сумма, спокойная старость в деревне? Стоит ли это его предательства? А если он откажется менять характер? А если он хочет остаться самим собой?

Слабое жжение в месте укола вернуло его к медицинской действительности. Он повернулся к Фостену Вантру с разъяренным и решительным видом.

— Вы обманули меня, смешиватель вакцин! — вскричал он. — Но предупреждаю, что завтра же покину эту лавочку! Я заявлю в полицию о вашей торговле живым товаром для опытов! Я в тюрьму засажу и вас, и вашего подлого хозяина Отто, прежде чем вы превратите меня в дуршлаг! И не улыбайтесь, как дурак, не то я на вас донесу!..

— Господи, — вскричал Фостен Вантр. — Очевидно, превысили дозу!

И он поднес к губам серебряный свисток.

— Что на вас нашло? — осведомился Альбер Пинселе.

— Ничего, ничего, любезный друг, — ответил Фостен Вантр. — Давайте продолжим нашу прогулку. Посмотрите на этих молодых женщин. Это тоже испытатели характеров. Матрикулы один бис и пять бис, если не ошибаюсь. К номеру женщин у нас добавляется «бис».

— Та, что справа мне нравится, — заметил Альбер Пинселе. — Сделайте одолжение.

Но он не успел закончить. Два рыжих парня, появившихся по свистку Фостена Вантра, схватили его за руки и за ноги.

— Отнесите к профессору, — приказал Фостен Вантр. — Скажите, что его нужно немедленно подправить.

Альбер Пинселе неистово отбивался, рыгал, плевался слюной и кусался, как помешанный. Профессор Отто Дюпон приказал привязать его к стулу и сделал второй укол в двух сантиметрах от первого.

— Вы меня простите, — извинился профессор, — мне приходится несколько раз примеряться, прежде чем я попаду на требуемый характер. Это издержки нашей профессии. Как вы сейчас себя чувствуете?

— Хорошо, — ответил Альбер Пинселе, — но я не хочу, чтобы ко мне подходили. Я вернусь сам.