Анри Труайя - Рассказы

В двери появился Фостен Вантр.

— Ну вот, мы и успокоились! — одобрил он.

Пинселе пожал плечами. Он чувствовал себя спокойным, сильным, уверенным в себе.

Словно чесотка, его снедало желание приказывать что угодно и кому угодно.

— Я хочу, чтобы в мою комнату поставили цветы, — заявил он.

Ему понравилось, как звучит его голос: чисто и по-мужски.

— Думаю, на этот раз это то, что нужно, — заметил профессор Отто Дюпон, обращаясь к Фостену Вантру. — Одна из самых моих больших удач.

Альбер Пинселе испытывал определенную гордость от того, что им восхищаются эти два специалиста.

— Снимите же эти путы, — сказал он.

Когда его освободили, он встал и протянул руку профессору.

— До скорого, матрикул четырнадцать, — ответил профессор. — Увидимся через десять дней.

Сердце Пинселе сжалось от внезапной грусти.

— Как через десять дней?

— Ну да, чтобы сделать из вас мечтателя.

— Но я не хочу быть мечтателем! Зачем это? Мне и так хорошо!

Он стукнул кулаком по столу. Отто Дюпон ничего не ответил. И матрикул четырнадцать смог выйти с достоинством, размахивая руками и стуча каблуками по плитам пола.

На следующий день матрикул четырнадцать встал поздно, надел коричневый халат и больничную шапочку и спустился в сад. От огромного парка, по которому прогуливались клиенты, сквер для испытателей характеров отделяла простая решетка. Альбер Пинселе сел под дубом и раскрыл книгу. Было тепло. В зеленой сени деревьев трепетали солнечные блики.

Вскоре молодой человек задремал, и книга выскользнула у него из рук.

Проснулся он от звонкого хохота. Он открыл глаза. В нескольких шагах от него сидели и оживленно беседовали две знакомые женщины.

Альбер Пинселе приветствовал их, сняв больничную шапочку. Они кивнули ему в ответ. И вдруг та, что помоложе, заговорила:

— Вы новый испытатель?

— Да, мадам.

— Мадемуазель.

— Простите.

— И кто же вы сегодня?

— Кто я?

— Ну да, каков ваш характер?

— Волевой, с чуточкой гордыни и капелькой мистицизма.

— Как это прекрасно! А я нежна, немного наивна и чуть-чуть поэтична.

— Ну и у вас неплохой характер. На сколько дней?

— Еще на пять.

— А я на целых девять.

— Вам повезло!

— Почему?

— Всегда неприятно меняться.

— Так откажитесь менять характер!

— Посмотри, мамочка, какой он властный! Это великолепно!

— Мадам ваша мать?

Она засмеялась:

— Нет, мы называем ее мамочкой, потому что она испытательница с самым большим стажем. Мы с ней советуемся, она нас направляет.

Альбер Пинселе пододвинул к ним поближе свой стул, и разговор продолжался весело и непринужденно, так что они даже позабыли, что пора идти на обед. Матрикул четырнадцать рассказал о своих неприятностях и узнал, что молодую женщину зовут Иоланда Венсан, что родители ее умерли и что Фостен Вантр спас ее в ту минуту, когда она собиралась броситься в Сену. У нее было приятное, немного продолговатое бледное лицо с сине-зелеными глазами, взгляд которых странным образом вас освежал.

— Я уже собиралась прыгнуть. Мне было страшно. И вдруг кто-то схватил меня за плечо.

— Слава Богу! — вздохнул Альбер Пинселе.

— Вы очень любезны.

— Да нет же, я эгоист!

Мимо них прошли два испытателя в таких же коричневых больничных халатах, как и у него.

— Номер семь сегодня «подозрителен», — заметила Иоланда. — А двенадцатый сегодня последний день «холерик, но в глубине души добрый малый».

— Жизнь здесь, очевидно, печальна! — вздохнул Альбер Пинселе.

— Не надо так думать, — сказала мамочка. — У нас здесь очень сплоченный, дружеский кружок. Вот увидите, когда подольше поживете среди нас.

— Я здесь надолго, — сказал Альбер Пинселе.

И он взглянул на Иоланду с видом монгольского завоевателя, а она скромно опустила глаза.

После обеда Отто Дюпон пригласил все парные номера для демонстрации моделей.

В большом зале с оббитыми богатой тканью сиденьями устроили эстраду, снабдив ее рампой и микрофоном на стояке. Клиенты сидели в тени. Фостен Вантр, стоя на сцене, оглашал характеристики каждого матрикула, а затем зрители задавали вопросы представленному. Политический деятель, заказавший характер Альбера Пинселе, маленький, плотный господин, с колеей, поросшей рыжими волосами, и маленькими свиными глазками, был в восторге от модели.

— Вы уверены, что такого же результата добьетесь и со мной, — спросил он у профессора.

— Абсолютно уверен. Мы немного приспособим сыворотку к вашему контексту, но вы можете рассчитывать на полное подобие.

— Великолепно! Великолепно! А скажите-ка, матрикул четырнадцать, вы никогда не сомневаетесь в правильности своего решения?

— Никогда! — ответил Альбер Пинселе.

— А если бы партийная дисциплина запрещала вам высказываться искренне?..

— Я бы все же высказался.

— Ай! Ай! Ай! Ну а если это чревато?..

— Я бы перешел в другую партию. Я бы, в конце концов, создал свою!

— Хорошо! Хорошо! А… если бы вы узнали, что жена вам неверна? Это только предположение.

— Я бы ее вышвырнул из дому.

— Хорошо! Знаете, здесь придется подправить, — вздохнул толстяк, поворачиваясь к Отто Дюпону.

— Как прикажете. Но учтите, что при применении вы всегда можете попросить о дополнительных изменениях.

Альбер Пинселе покинул сцену под ропот одобрения. Какая-то дама, сидящая в глубине зала, даже зааплодировала и закричала:

— Браво!

За кулисами несколько коллег его сдержанно поздравили:

— Вы понравились.

— Но не стоит так стараться.

— Заметьте, что этот характер значительно украшает. А что бы вы запели, если бы у вас был другой!

Альберу Пинселе стало противно от этой профессиональной зависти и комедиантства. Он вернулся в сад. Иоланда ждала его на старом месте. Но на этот раз она была одна.

— Наконец! Я нашел вас, — вскричал он. — Я хочу поговорить с вами после этого смешного сеанса. Люди завистливы и злы.

— Это из-за вашего успеха, — сказала она.

— Думаю, что так.

Она молитвенно сложила руки, и взгляд ее засветился преданностью и обожанием:

— Я горжусь вами. Расскажите, как все происходило.

Он сел рядом с ней и, рассказывая, следил за ее лицом. Она была красива той трогательной, очаровательно-уязвимой красотой, которая требует защиты. А Альберу Пинселе не терпелось защитить кого-нибудь. Он чувствовал себя более сильным, более стойким, трогательно заботливым рядом с этой беззащитной девушкой. Он был хозяином положения. Он положил руку на колено Иоланды. Она вздрогнула и опустила голову.

В последующие дни он сладостно боролся с мыслью о своей любви. И совсем не потому, что влюбленным быть неприятно. А потому, что он считал необходимым сначала разобраться в собственных чувствах. Вскоре он заметил, что все его сомнения разлетаются в прах при встрече с Иоландой. Он думал о ней, мечтал о ней, представлял себе сладостные, полные нежности сцены, которые больше истощали его, чем если бы она ласкала его на самом деле.