Франце Бевк - Сундук с серебром

— Роман.

— Я тоже читала романы. Но разве они не врут?

— Не все романы врут, — ответила Зофия. — В иных такая правда, что за сердце берет. Хочешь почитать?

Тильде очень хотелось почитать, хотя бы ради того, чтоб убить время, но неловко было отбирать у Зофии единственную книгу. Однако коммунистка сказала, что знает роман почти наизусть и она может спокойно взять его.

— «Мать», — вслух прочла Тильда название. — Наверное, интересный.

— Да. Его написал Горький. Знаешь, кто он?

Тильда никогда не слышала о Горьком. Читая книги, она никогда не обращала внимания на имя автора. Сейчас она жадно слушала Зофию, с восторгом рассказывавшую ей про Максима, выходца из народа, революционера, вдохновителя масс. Многое для Тильды оставалось неясным, но она поняла, что это необыкновенный человек, раз у Зофии так горят глаза.

Она читала роман медленно, постепенно переселяясь душой в новый мир. Временами она забывала, где находится. Отдельные страницы казались ей скучными, но другие словно бы сотней невидимых рук обнимали ее и хватали за сердце, исторгали из глаз слезы. Никогда еще не захватывало ее так печатное слово. Она переживала чужие горести и беды, забыв о собственном несчастье. Забитая мать, мужественная мать! Кое-что ей было неясно: ради чего эти люди так стремятся к чему-то непонятному, подвергают себя опасности, обрекают на муки и смерть? Что заключено в этом непонятном? Какой смысл терпеть и умирать ради других, ради тех, кто придет за ними? Она сама еще порой испытывала глухую неприязнь к ребенку, которого носила под сердцем.

Возвращая книгу, она поблагодарила Зофию так тихо, точно ее душили слезы.

— Неужели все это правда?

Зофия заглянула ей в самые глаза; в зрачках Тильды светилось что-то теплое, смешанное с упреком и скорбью.

— Правда. Жизнь часто еще тяжелее, чем это можно описать.

Девушки сблизились. Наконец-то Тильда могла прижаться к Зофии и тихим, проникновенным голосом раскрыть ей душу. Она рассказала обо всем, что с ней приключилось, даже о пожаре, и слова лились у нее как бы сами собой. Ей хотелось поплакать на груди у Зофии, хотелось, чтоб она тоже заплакала и стала гладить ее по голове.

Зофия слушала ее с сочувствием и пониманием, глаза ее увлажнились. Но того, что ожидала Тильда, не случилось, они не упали друг другу в объятия и не разрыдались. Но все же она хоть немного облегчила душу.

— Всему виной человеческое общество, — заговорила черноволосая девушка и, взяв Тильду за руку, стала перебирать ее пальцы, словно что-то подсчитывая. — Общество убивает лучших людей и толкает их на преступления. Преступников же судят и наказывают еще большие преступники, которых никто не притягивает к ответу. В будущем обществе этого не будет…

В словах Зофии сквозила глубокая ненависть к существующему строю, и все равно Тильда чувствовала, как тепло ее сердца через пальцы передается ей, расходясь по всему телу.

— А почему тебя посадили? — спросила она вдруг.

— Потому что я коммунистка.

Тильда уже слышала это слово и наивно считала, что означает оно что-то запретное, что коммунисты «хотят все разделить». Так она и сказала Зофии.

— Твоей нужды никто не тронет. — Зофия улыбнулась. — Однако ж есть и такие, кто не работает, но пользуется всеми земными благами, а другим не хватает самого необходимого.

Тильда задумалась. Ей казалось, что теперь она понимает, почему одна Зофия делилась с ней всем, что покупает: молоком, мясом, шоколадом.

— Понимаю, — сказала она. — Ты такая же, как эти в романе… А почему ты не ходишь к мессе?

— Потому что Бога нет.

Тильда изумилась. Хорошая, умная, а в Бога не верит. Сама она верила в Бога, хотя в свое время старалась о нем не думать. Ей все еще казалось, что он требует с нее ответа, правда не так строго. Жестокими страданиями день за днем искупала она свою вину. И хотя она сердцем чувствовала, что ее вере угрожает что-то смутное, неясное, слова Зофии так ее испугали, словно у нее отняли что-то дорогое.

— Как это нет Бога?

— Если он есть, почему же он допускает зло и неправду? Почему не карает мучителей и не помогает тем, кто в беде?

Тильда подумала о сводне, каждый день молившей Бога, чтобы гром поразил тех, кто «упек» ее в тюрьму, и об Адели, просившей ниспослать страшные язвы всем, кто лишил ее свободы. И о повитухе… и о Наде, бранившей Бога и взывавшей к нему, точно он был одновременно и слугой ее и властелином. Ей и раньше приходила в голову мысль, что ее Бог немного отличается от Бога этих женщин.

— А они верят в Бога? — спросила она Зофию.

— Верят, как верили в святого Миклаважа и в дьявола… — Зофия быстро отвернулась, глянула в окно и на минуту задумалась. — К чему говорить о вещах, которых ты еще не понимаешь. Вот выйдешь на свободу, приходи ко мне, тогда и потолкуем.

— А когда это будет? — вздохнула Тильда.

— Не падай духом! Человек должен верить в лучшее.

Потом Тильда много размышляла об этом. Постепенно мысли ее приняли определенное направление. Исповедь Катицы, прочитанный роман, разговоры с Зофией пробудили в ее душе какие-то подспудные, дремавшие в ней чувства, которые росли и крепли, доставляя ей и боль и радость.

Арестанток регулярно водили в тюремную часовню. Два раза в неделю их посещали там две пышные дамы из какого-то благотворительного общества. Вместо еды и белья они приносили толстую книгу религиозного содержания и елейными голосами читали им о житии какой-то добродетельной девицы, которая счастливо почила в бозе.

Узницы по-разному слушали чтение — одни подсмеивались, другие, притворяясь заинтересованными, разглядывали шелковые платья дородных дам и значки на их могучей груди, свидетельствовавшие о твердости веры и политической благонадежности.

Тильда, всегда жавшаяся к Зофии, плохо понимала эти слащавые истории, читаемые на чужом языке. Обычно она рассматривала в это время висевшее на стене распятие, и слова, скользкие, точно рыба, не задерживались в ее сознании. Тучные дамы с преувеличенным жаром рисовали любовь и большую озабоченность властей о тех, кто исключен из человеческого общества, а под конец показывали изображение Марии Магдалины, которая, припав в великой скорби к ногам Иисуса, омывает их своими слезами.

— Исправьтесь и покайтесь, как покаялась Мария Магдалина, чтоб вернуться к жизни добрыми, честными женщинами.

Как-то раз Зофия, воспринимавшая эти беседы как пощечину, вскочила с места.

— Мне не в чем каяться и исправляться, — с ожесточением сказала она, — я не сделала ничего плохого.

Тильда, вздрогнув, отвела взгляд от Христа на стене. Ей стало страшно за Зофию. Присутствующие надзирательницы зашикали на нее, дамы оторопели от изумления.