Франце Бевк - Сундук с серебром

— Где ты шляешься? — с раздражением спросил отец.

Она не ответила, но и не надулась на его сердитое замечание. Переоделась и приготовила ужин. Отец следил за ней взглядом. Ему казалось, что твердые черты дочери немного смягчились.

— В следующее воскресенье к нам придут сваты, — наконец проговорила она.

Тоне притворился равнодушным — точно для него в этом не было ничего неожиданного.

— Кто придет-то?

— Увидите.

Тоне оглядел дочь. Эта таинственность была ему непонятна, но и не слишком его удивляла. Анка всегда была несколько странной. Он набил трубку, закурил и направился к выходу.

— Сколько вы мне дадите? — спросила его Анка, прервав долгую паузу.

Тоне, уже за дверью, остановился и вынул трубку изо рта.

— О чем это ты? — удивился он. — Ты же остаешься в доме.

— Значит, Мицке все, а мне ничего?

— Как это Мицке все, а тебе ничего? Дом и хозяйство, по-твоему, — ничего?

— Эта развалюха? Благодарите Бога, если кто-нибудь тут останется! Мицка теперь хозяйка усадьбы, а я, по-вашему, чуть ли не батрачкой должна быть?

— Ну-ну-ну, — утихомиривал ее отец, увидев, что она закипает.

— С этой развалюхой меня никто не возьмет. А я тогда дома не останусь, лучше хоть завтра в люди пойду.

— Так я же еще не сказал ничего окончательно, — сдался отец из страха перед дочерью, полыхавшей гневом. — Так не полагается. И я ведь даже не знаю, за кого ты собралась. Сначала поглядеть на него надо.

После этого разговора в доме на несколько дней воцарилось гробовое молчание.

Через день после Крещенья к дому Ерама подошла Мрета, вся белая от облепившего ее снега. На сей раз она была без корзины и явилась в сопровождении видного собой парня. Прежде чем она успела стряхнуть снег, из хлева вышел Тоне.

Женщина поняла по его взгляду, что Ерам ей не рад, но это ее не смутило. Она подала хозяину руку.

— Не бойся, не из-за тебя я пришла, — зашамкала она. — Ты мне и не нужен вовсе, стар слишком.

Ерам не знал, что подумать. Во рту у него стало горько. Он не мог произнести ни одного слова. Все трое вошли в дом.

— Вот мужа тебе привела, — обратилась женщина к Анке, широко осклабившись.

Слова эти предназначались больше для Тоне, чем для девушки, которая уже знала жениха и, ожидая его, приоделась. Но отец не заметил этого, взгляд его не отрывался от парня.

Это был рослый усатый молодец с живыми глазами, смотревшими смело и слегка насмешливо. На лбу, чуть пониже волос, виднелся тонкий шрам. На парне были светло-синий бархатный жилет с костяными пуговицами и зеленая шляпа, украшенная бородкой горного козла. Когда он сел — непринужденно, точно у себя дома, — и закурил сигару, Тоне заметил у него на пальце массивное кольцо и пущенную по жилету толстую серебряную цепочку с талерами вместо брелоков.

От Ерама не укрылось, что Анка не сводит с гостя влюбленных глаз. Отблеск чувства на ее лице поверг отца в отчаяние: он понял, что противостоять ей будет невозможно. А ему этот самодовольный полубарин не нравился ни своей одеждой, ни лицом. Ерам смутно сознавал, что такой зять им не ко двору. Все его существо восставало против мысли о том, что этот человек может войти в их дом. Тоне хотелось бы видеть мужем дочери человека более скромного, в простой одежде, с круглой шляпой на голове и трубкой в зубах.

Мрету встревожило это молчаливое разглядывание: она читала в глазах Ерама каждую его мысль.

— Чего ты уставился? — прервала она молчание. — Или, может, тебе жених ие по нраву?

— По виду о человеке не судят, — ответил Ерам в замешательстве: у него не хватило духу сказать правду. — Сначала надо узнать, кто и откуда.

— Если я тебе скажу, что это мой сын Йохан, тебе сразу станет ясно, кто он и что за человек. Шатался по свету, бывал, как говорится, там, куда Макар телят не гонял. Ну, и от этого шатания в кармане у него кое-что побрякивает…

Тоне вспомнилось, что сказала Мрета о своем сыне, когда впервые появилась в его доме. Может быть, она уже забыла это, а он не забыл! Но что он мог сделать?

— Я ведь тебе его не навязываю, — заторопилась Мрета, смущенная молчанием хозяина. — Наше с тобой дело маленькое. Парень и девка приглянулись друг другу, ну, им и загорелось. Правда, Анка? А мы должны только думать о том, чтобы сыграть свадьбу как положено. Правда, Йохан?

Парень вынул сигару изо рта и сплюнул прямо на середину горницы.

— Такое столпотворение устроим, что небу будет жарко.

Анку захлестнула волна радости, она вылетела в сени. Ерам сидел, не зная, что сказать. Пил водку, и она казалась ему горькой. Исподлобья он наблюдал за будущим зятем, за тем, как он курит, пьет и с презрительной усмешкой в глазах оглядывает комнату. Весь его вид оскорблял Тоне.

Скоро ему стало невмоготу оставаться в горнице. Он поднялся и вышел в сени, где Анка хозяйничала у очага.

— Ты пойдешь за него? — вполголоса спросил отец.

Дочь метнула на него такой взгляд, что он весь съежился.

— А почему не пойти?

— Да так… Похоже, он не той породы, чтобы годился для нашего дома.

— Если не за него, то ни за кого другого, — запальчиво бросила Анка. — А вы бы хотели, чтобы у меня был муж похуже?

— Да не похуже, — сказал отец и ухватился за прокопченную стену, почувствовав внезапную слабость. — Не похуже, — повторил он. — Тебе за него идти, не мне, — сдался он, видя, что ему не справиться с дочерью. — Только бы все хорошо обошлось!

Пошатываясь, как пьяный, он вернулся в горницу и подошел к столу.

— Еще стаканчик, горло прочистить.

Ему было трудно дышать. Он выпил две стопки подряд. Потом опустился на скамью и решил про себя, что не выдаст им ни единого гульдена. Пусть делают с ним что хотят — ни единого гульдена!

И все-таки Ерам пообещал Анке двести гульденов — она была этим обязана отцовскому хмелю, Мретиной речистости, самоуверенной повадке Йохана да собственным слезам и попрекам. Протрезвев и опомнившись, Ерам долго корил себя и терзался стыдом; он был молчалив, занимался своими обычными делами и ничуть не заботился о приготовлениях к свадьбе.

Мрета как пришла, так и осталась в доме, пекла, варила и жарила. Всего было наготовлено сверх всякой меры, так что у Тоне сердце кровью обливалось при виде богато накрытого стола. Безудержное обжорство и пляски продолжались три дня и две ночи. Только к вечеру третьего дня гости начали расходиться, унося с собой в узелках гостинцы для домочадцев — пироги и куски мяса.

Ерам только в последний день несколько свыкся с шумом и гамом, воцарившимся в доме и вокруг него. Первое время он стыдился всего этого, точно во дворе его поселился грех, но потом напился в дым. Даже пошел плясать с Мретой, так что гости покатывались со смеху. В конце концов он уселся на скамью и тупо глядел перед собой. Перед глазами у него все вертелось — уставленный яствами стол, гости, музыканты.