Франце Бевк - Сундук с серебром

— Я на ней тоже не женился, — сказал отец, топнув ногой.

Его раздражало то, что Мрета, как и он, устроила себе постель на чердаке и поставила в головах корзину со своим барахлом. Ерам уже надумал было переселиться в хлев, но не решился это сделать — уже надвигались холода.

— Завтра надо будет перевезти навоз на то поле, что у речки, — сказал он как-то вечером.

— Я к такому делу не приучен, — пробурчал Йохан.

— А к какому делу ты приучен? — спросил Ерам.

Хоть работы в зимнее время было меньше, старика возмущало, что зять лодырничает, а еще сильней сердило то, что богатства, которым Йохан похвалялся, до сих пор и в помине не было.

— Я такие дела умею делать, которые вам и не снились, — величественно ответил зять.

— Дай Бог, дай Бог. Так кто же все-таки навоз перевезет?

— А кто его раньше возил?

— Я и Анка. Только мне уж тяжеловато стало санки таскать.

— Не можете сами — наймите работников!

Ерама затрясло от негодования, но он сдержался и посмотрел на дочь, которая все время молчала, не глядя ни на отца, ни на мужа.

— А сам ты что думаешь делать? — спросил Ерам зятя.

— Пойду бродить по свету, — ответил тот, зевая. — На всю жизнь в этой глуши не застряну.

Тут Анка подняла красное от волнения лицо. Если бы ей пришлось выбирать между мужем и отцом, она и сейчас предпочла бы мужа. И все же впервые взгляд ее выразил горькое разочарование.

— В нашем доме еды и работы хватает, — проговорила она срывающимся голосом. — Незачем тебе по свету шататься.

— Может, кому-нибудь и хватает, а мне нет, — отрезал муж так, что Анку передернуло, и, вскочив, она выбежала в сени.

С этого дня отношения в семье стали напряженными. Все молчали и почти не смотрели друг на друга. Какая-то близость сохранялась еще между Анкой и Йоханом, но теперь и они забыли о том, что такое улыбка.

В воскресенье, когда Ерам собрался в церковь, Мрета остановила его на пороге.

— Тоне, когда же ты выплатишь обещанные две сотни? — спросила она.

— Кому это я их обещал? — осведомился Ерам слегка насмешливо, но без злобы.

— Анке.

— Ну, так ей я и выплачу, не тебе же.

— Да я и не говорю, чтобы мне. Дай их Анке или ее мужу, это все едино.

— Анка! — кликнул дочь Тоне. — Так что же, выдать тебе деньги?

Анка не знала, что ответить, и не понимала, что означает подмигивание свекрови. Она все равно не могла бы придумать, куда девать сейчас эти деньги.

— Держите их у себя, — сказала она. — Выплатите, когда нам будет в них нужда. Они ведь никуда не денутся.

— Куда им деваться? — подтвердил отец, довольный решением дочери. — До последнего гроша все получишь. Скорее уж на талер-другой больше, чем меньше.

После мессы Ерам не пошел домой, а решил дождаться вечерни. Он зашел в трактир. За старинными, влажными от вина столами сидели крестьяне, пили и разговаривали.

Тоне за всю свою жизнь лишь несколько раз заходил в трактир: ему жаль было тратиться тут на еду и питье. А теперь впервые деньги ему стали немилы; не то чтобы его потянуло на мотовство, а просто показалось бессмысленным копить и беречь их. Он велел подать мяса, белого хлеба и вина. Сидя в углу у печки, он неторопливо жевал, прислушиваясь к разговорам соседей.

— Ба, — оглянулся на него один из крестьян, — а я было тебя и не заметил. А ведь, почитай, всего второй раз тебя в трактире и вижу. Что бы это значило?

— Обеих дочерей замуж выдал, зять в доме появился, теперь ему ни денег, ни времени девать некуда.

— Гм, — хмыкнул Ерам и опустил глаза.

— Ну, как тебе зятек? — спросил рыжий мужичок по имени Ермол, поднимая кустистые брови, бросавшие тень на его зеленоватые глаза.

— Да ничего, — неохотно проговорил Ерам; распространяться о своих неприятностях он не любил, а врать ему не хотелось.

— Говорили, будто в карманах у него побрякивает, — сказал длинный как жердь крестьянин, неподвижно сидевший на углу стола.

— Я тебе скажу, чем он там брякает, — загорячился Ермол, лицо которого раскраснелось от вина. — Пожрать всласть да выпить, это он умеет! А денег у него нет. Хвастает только.

— Так он же бумажными деньгами сигару раскуривал.

— Ну да, последней бумажкой! — стоял на своем Ермол, косясь на Тоне. Похоже было, что ему неловко говорить об этом в присутствии Ерама, но и смолчать он не мог. — Это я тебе верно говорю, что последней. А иначе зачем ему было две сотни на свадьбу взаймы брать, а?

И Ерам узнал историю о кредитке, которой его зять перед церковью в Залесье раскуривал сигару. И о том, как он в трактире швырял мясо под стол. У Тоне кусок застрял в горле, вино стало горьким, как отрава, по телу забегали мурашки. Захмелевшие соседи разговаривали, не обращая внимания на его присутствие, и только двое из них, те, что жили к нему поближе, сочувственно поглядывали на него. Услышав снова о том, что Йохан занимал деньги на свадьбу, Тоне решился возразить.

— Уж это вряд ли, что Йохан занимал, — нетвердым голосом сказал он. — У него деньги есть.

Он вступался не за зятя, а за свое доброе имя.

— Есть? — Ермол поднял палец и повертел им перед носом. — А ты их своими глазами видал? А не видал, так и не верь ему!

— Видать-то я не видал, — признался Ерам; в глазах у него потемнело.

Ермол встал и, подойдя к нему, оперся на стол.

— А хочешь, я тебе скажу, кто ему взаймы дал? Подлокаров Миха.

Тоне поднес стакан ко рту и медленно потягивал вино. Он был бы рад продлить это до бесконечности, лишь бы не глядеть в глаза соседям.

— Если и правда так, выходит, он меня обманул. — И Тоне хрипло откашлялся.

— Ты его еще не знаешь, — сказал сосед, уткнув ему палец в грудь. — Этого Йохана да его мать никто не узнает, пока сам с ними не столкнется. А если ты хочешь знать, где он возьмет деньги, чтобы долг отдать, так это я тебе тоже скажу.

— Где? — глухо спросил Тоне.

— Ты сам ему выдашь две сотни, которые за дочкой обещал. Под это приданое ему Миха и взаймы дал, иначе бы Йохану и гроша не видать.

— Я тоже ничего хорошего о нем не слыхал, — раздался чей-то голос. — Но я так думаю: когда человек женится, всякое о нем плетут.

Тоне было горько и стыдно. Он не знал, что сказать, и не решался поднять глаза. Нехотя лишь бы чем-то заняться, он доедал то, что оставалось на его тарелке, с трудом скрывая чувства, теснившиеся в его груди.

Ермол вернулся на свое место и выпил залпом стакан вина, которое еще больше разгорячило его, — он сидел красный, как кумач.

— И еще кое-что я слыхал о нем, только сказать не могу, — сказал он дребезжащим голосом, помахивая перед своим носом костлявым дрожащим пальцем. — Разве не был он с моим покойным братом в Боснии? Они поругались в корчме, а потом брата моего нашли мертвым на дороге. Проклятье! — бухнул он кулаком по столу, так что подскочили бутылки и стаканы.