Франце Бевк - Сундук с серебром

Едва дождавшись, чтобы гости ушли, Тоне завалился на печь и заснул. У него было такое чувство, будто он не спал уже целый месяц и все это время тащил на своих плечах тяжелый груз. Теперь он сбросил это бремя с плеч, но тяжесть легла ему на веки; напрасно он старался их поднять — слишком тяжелы они стали.

Йохан тоже был пьян. Он попробовал проводить гостей хотя бы до водопойной колоды, но из этого ничего не вышло. Он вернулся в горницу, повалился одетый на кровать и сразу захрапел.

Молодая присела к столу, уронив руки на колени, голова ее склонилась на грудь. Радость этих трех дней, казалось, разом слиняла, на сердце легла тяжесть.

Заплеванный пол был усеян окурками, трубочным пеплом, обгорелыми спичками, обглоданными костями и хлебными корками. На мокром от вина столе валялись куски хлеба, громоздилась грязная посуда. Весь этот разгром оставили после себя гости, только что ушедшие с трехдневного пира.

На скамье у дверей сидела Мрета. Ее праздничное платье было измято и залито вином. Она прислонилась затылком к стене и задремала с открытым ртом. Довольное выражение даже во сне не сошло с ее лица.

В тишине было слышно только дыхание трех спящих да осторожно двигалась кошка, которая подобралась к столу, оперлась о его край одной лапкой, а другой стянула на лавку кусок мяса. Анка не стала прогонять ее. За окнами лежал снег, освещенный красноватым светом заходящего солнца; синие вечерние тени протянулись по склону, снаружи на подоконник села синица.

Мрета вдруг проснулась, протерла глаза и пугливо огляделась.

— Задремала я. Долго я спала?

— Не очень, — отозвалась Анка.

— А чего ты не ложишься?

— Сейчас лягу, — нерешительно ответила молодая, оглядываясь на мужа, развалившегося на кровати; он лежал неподвижно, только грудь его высоко подымалась и опадала.

— Чего на него глядеть! — сказала Мрета. — Отодвинь его да ложись!

Она подсела к Анке поближе и подмигнула, показывая на печь:

— Спит как убитый!

— Он еще молодцом держался.

— Давай посчитаем деньги, — шепнула Мрета, — посмотрим, сколько у него там в сундуке! Это никогда не мешает знать.

Анка и сама часто подумывала о том же. «На трех Мицек хватит!», — сказал ей отец. Это было неопределенно. Сколько же денег лежит в сундуке? Этот вопрос преследовал ее даже во сне. Но теперь она воспротивилась Мретиной затее.

— Нельзя.

— Почему нельзя? Не возьмет же он их с собой на тот свет. Когда помрет, все равно твои будут. А надо знать, сколько их там. Если тебе достанется мало, ясно будет, что он отдал их кому-то другому.

Эти слова убедили Анку, внутренне она уже согласилась.

— Так у меня же нет ключа.

— А где он у него?

— На поясе.

— Погоди, — шепнула Мрета и влезла на скамью, стоявшую у печи.

— Не бойся, он не проснется.

Ерам глубоко дышал и протяжно, равномерно всхрапывал.

Когда Мрета осторожно расстегнула на нем пояс и сняла ключ, дыхание его стало тише, но он не шелохнулся, не открыл глаза. Потом захрапел громче, так и не проснувшись.

— Ну, смотри! — тихонько хихикнула Мрета, отпирая сундук.

В душе Анки боролись радость и стыд — она понимала, что поступает дурно. Оба эти чувства не покидали ее все время, пока они возились с сундуком. Одна она, возможно, действовала бы без колебания, но ее стесняло присутствие этой женщины, которая с самого начала была ей противна. Анка почти равнодушно взглянула на сундук, а потом на Мрету; а та уже успела снова надеть ключ на пояс Тоне.

— Открывай!

Анка не тронулась с места, так что Мрета сама открыла крышку. С трудом они подняли потайное дно и как зачарованные уставились на столбики серебра. При этом зрелище в душе Анки затих голос, шептавший ей, что она совершает недостойное дело. Ее охватило страстное желание черпать этот блеск пригоршнями, зарыться по шею в серебро. Усталость и сонливость сняло как рукой, никакой тяжести в голове она не чувствовала. Она смотрела на трясущиеся руки Мреты, которая осторожно вынула из сундука первый столбик и стала пересчитывать монеты.

— В каждом столбике сто гульденов, — шепнула она. — Пересчитать легко… Смотри, один, два, три…

Она считала все тише, губы ее едва шевелились, глаза горели, точно разожженные блеском серебра.

— Ты сосчитала? Смотри-ка, он мог бы тебе и побольше обещать.

Анка помрачнела. Ведь это ее деньги, а чужая, алчная женщина роется в них. Она схватила Мрету за руку, отпихнула от сундука и опустила крышку.

— Ишь ты какая! — огрызнулась Мрета, злобно сверкая глазами.

— Оставьте! — зашипела Анка. — Это не ваше дело! Оставьте!

— Не съем же я их. — И Мрета снова подняла крышку. — Дай-ка я еще погляжу.

Анке кровь бросилась в лицо. Не сказав ни слова, она захлопнула крышку с такой силой, что раздался громкий стук. Йохан перевернулся с боку на бок, а отец проснулся. Он приподнялся на печке и увидел женщин, которые с сердитым видом стояли друг против друга и вдруг испуганно уставились на него. Еще не проснувшись как следует, он не мог сообразить, что бы это значило.

С большим трудом Ерам вспомнил, что была свадьба, потом гости ушли, и он, хмельной и усталый, лег на печь и заснул. С тех пор, казалось ему, прошло много, много времени. И он пережил во сне много тяжелого, о чем не мог толком вспомнить.

Вдруг взгляд его упал на сундук. Ведь, кажется, что-то стукнуло? Он инстинктивно схватился за пояс. Ключ висел на месте, только пояс был слабо затянут.

Смутное подозрение заговорило в душе Ерама, хмель мигом слетел с него. Он еще раз посмотрел на женщин, которые отошли к столу, слез с печи и попробовал открыть сундук. Крышка поднялась.

Тоне чуть не вскрикнул. Может, его нарочно опоили, чтобы ограбить? У него отлегло от сердца, когда он убедился, что деньги целы. Но совсем успокоиться он не мог. Он запер сундук и сел на крышку.

Зять по-прежнему не нравился Ераму. В первые дни после свадьбы Йохан не брался за работу, доедал остатки праздничного угощения, позевывал и, стоя перед домом, разглядывал лежавшую внизу долину. Анка была молчалива; лицо ее не выражало ни счастья, ни довольства.

Однажды в полдень, когда она поставила на стол миску с ячменной похлебкой, муж нахмурился и отбросил ложку.

— Ты что же, помоями меня кормить собралась? — высокомерно бросил он.

Это оскорбило Анку, и она не могла скрыть своей обиды. Она ела молча, поглядывая на отца, а тот мигал часто-часто, будто хотел этим что-то сказать; ложку он подносил ко рту тоже чаще, чем обычно.

— А что, его мать у нас так и останется? — спросил Ерам Анку, видя, что Мрета, жившая у них уже вторую неделю, держит себя в доме как своя, а не как гостья.

— Откуда я знаю? — ответила Анка. Отец был ей в эту минуту ближе, чем когда-либо раньше. — Я за Йохана выходила, а не за нее.