Франце Бевк - Сундук с серебром

— Ступайте, говоришь? — поднялась она, размахивая руками. — А разве ты мне не обещал, что я до самой смерти останусь у тебя? Так-то ты мне платишь за все, что я для тебя сделала? Хорош сынок! Думаешь, я не знаю, почему ты меня гонишь? — пробилась через сумятицу охвативших ее чувств ясная мысль. — Потому что не хочешь, чтобы эти деньги попали в мои руки; а возвращать их ты вовсе не думаешь, а хочешь все пропить и прогулять…

Сын остановился посреди комнаты, лицо его почернело от злобы, он сжал кулак и потряс им у матери под носом.

— А это вы видели? — закричал он. — Убирайтесь сейчас же, а не то…

— Да иду, иду, — испуганно бормотала мать, пятясь к двери. — Не думай, ни одной ночи больше не останусь в этом доме. Разбойник ты, а не сын. Бил ты меня, а больше не придется. Не хочу я смотреть, как вы тут будете обворовывать и убивать друг дружку! — кричала она уже из сеней. — Только смотри, как бы тебе опять чем не запустили в голову, когда ты в чужое окно полезешь! — вопила она с лестницы, ведущей на чердак.

Сын выхватил из-под лавки колодку для снимания сапог и изо всех сил швырнул ее вслед матери.

— Йохан! — крикнула Анка.

Он опомнился и снова принялся ходить из угла в угол, как хищный зверь в клетке.

После отвратительной сцены между матерью и сыном что-то удушливое, тяжелое придавило дом. Анка сидела на скамье у печки, погруженная в свои мысли и чувства, и поглядывала исподлобья то на мужа, то на отца, который понурившись сидел на сундуке.

Старику казалось, что у него онемело не только тело, но и душа. В этот момент он не мог ни двинуться с места, ни произнести хотя бы слово. Будь он один в комнате, у него хлынули бы слезы и он зарыдал бы, как ребенок. В голове Тоне все мешалось; его захлестнули неясные, болезненные ощущения. До него смутно доносились стонущее тиканье часов и чьи-то шаги. В ушах все еще звучали только что услышанные слова. Кто-то затопал по лестнице, спускаясь с чердака. Он поднял голову и посмотрел в окно. Мрета с корзиной, закинутой за спину, шла прочь от дома по тропинке.

Зять успокоился, подобрал с полу сигару, сел к столу и закурил. Через некоторое время Ерам снова поднял голову, словно очнувшись от тяжелого сна. Он отпер сундук, достал узелок, в котором позвякивало серебро. Деньги были уже отсчитаны, он высыпал их на стол.

— Проверьте, — глухо сказал он.

Анка только оглянулась, но не тронулась с места. Ей не хотелось касаться этих денег: она уже поставила на них крест. Зять принялся считать. Ерам стоял у стола и смотрел.

— Правильно, — сказал Йохан.

— Это все, — выпрямился Ерам. Голос его звучал устало и печально. — Больше вы ничего не получите.

Ему казалось, что он вот-вот упадет, силы его таяли. Шатаясь, он направился к двери. И, словно настигнутый на самом пороге мыслью, преследовавшей его все это время, молитвенно сложил руки.

— О Иисусе и матерь Божья! — протяжно и страдальчески прозвучал из сеней его голос. — О Иисусе и матерь Божья! — воскликнул он еще раз, взбираясь по лестнице.

Добравшись до постели, Тоне повалился на нее. Он смотрел на крышу, поднимавшуюся над ним, на светившиеся в ней щели и весь дрожал как в лихорадке.

От волнения Ерам не мог сомкнуть глаз. Водя глазами по стропилам крыши, он терзался мыслями, которые то и дело путались и обрывались. Каждое слово, сказанное внизу, в горнице, каждый шаг Йохана и Анки болезненно отдавались в его мозгу. Наконец все стихло, и дом погрузился в ночное безмолвие.

Тишина успокаивала Ерама. Он был измучен, нуждался во сне, но напрасно пытался уснуть. Теперь, когда он пришел в себя и в голове у него прояснилось, ему вспомнились прежние дни, когда в доме было тихо и мирно. Изо дня в день все молча работали, каждый занимался своим делом, не грызлись между собой; а теперь все перевернулось. Его мучило предчувствие, что перемены к лучшему не будет. И все из-за этого Йохана, хвастуна и обманщика, проникшего в дом.

Он не забыл, слов, сказанных Мретой сгоряча. Слова эти ужаснули его. Сто раз за этот вечер Тоне про себя поворачивал их так и этак и находил им только одно объяснение — недаром же рассвирепел Йохан, услышав их. Никогда Тоне не забыть той ночи, когда Анка позвала его на помощь. То, что сегодня говорил в трактире Ермол, сейчас не казалось Тоне таким уж невероятным. И от всего этого мороз подирал его по спине.

Мрету он прогнал, и хорошо сделал, а вот зятя прогнать невозможно. Ераму казалось, что он попал в капкан, из которого ему не вырваться. Деньги у него отберут и, Бог знает, может, самого загубят. Лучше вынуть деньги из сундука, отнести в лес и зарыть в укромном месте. Если его выгонят из дому (теперь эта мысль уже не казалась ему дикой — все могло случиться!), он хоть будет обеспечен. Еще хорошо, что он землю на них не переписал. Надо будет при свидетелях составить завещание, чтобы дом перешел к Анке только после его смерти.

Тоне обдумал все это, и тут на него нашла такая тоска, что он не мог удержаться от стона. Он сложил ладони и стал горячо молиться, читая раз за разом «Отче наш». Слова молитвы начали путаться и рассыпаться, и он погрузился в беспокойный сон.

Был уже день на дворе, когда Тоне проснулся. Он прислушался: в доме стояла тишина, и ему пришла мысль: а что, если Анка и Йохан взяли деньги и скрылись? Хотя его трясла лихорадка и во рту стояла горечь, он быстро встал и спустился вниз.

Анка убирала постель. Она стояла к отцу спиной, но по ее движениям Ерам понял, что она злится. Он оглядел все углы, посмотрел в окно и прислушался.

— Где Йохан? — наконец спросил он.

— Ушел, — глухо отозвалась Анка, не повернув головы.

— Куда?

— Почем я знаю! — ответила она с таким раздражением, будто вопросы отца выводили ее из себя.

— С деньгами?

Анка не ответила. Но Ераму и так все стало ясно. Некоторое время он смотрел на дочь, а потом торопливо отпер сундук. Нет, все-таки его не ограбили. И ему даже стало стыдно за свою подозрительность. Особенно когда дочь обернулась и презрительной усмешкой дала понять, что догадалась о его опасениях. Он сел на сундук, следя глазами за дочерью, возившейся у печки.

Анку он никогда особенно не любил. А последнее время даже чувствовал к ней едва ли не ненависть за то, что она внесла в дом тревогу и беспокойство. Он понимал, что ненавидеть дочь грешно, и мысленно много раз просил прощения у Бога. В такие минуты ему вдруг становилось жаль Анку. Он знал, что она жадная, что она охоча до денег, и представлял себе, какой поединок вчера вечером, по всей вероятности, разыгрался между нею и мужем. Да, теперь она наверняка раскусила Йохана, только не хочет в этом признаться. Муж ушел от нее, это ее грызет и мучает. Ерам был доволен. Теперь не надо будет вынимать деньги из сундука и прятать в лесу. По крайней мере, до тех пор, пока зять не вернется. А это, может быть, произойдет не так-то скоро. Хорошо бы, если бы он не возвращался никогда.