Герчо Атанасов - Провинциальная история

После мучительной паузы Миятев наконец сдался, заметив, однако, что, когда вернется директор, поднимется такая кутерьма, какой свет не видывал.

Члены парткома знали, что изменилась повестка дня, но наверняка даже не подозревали, какой сюрприз им приготовил заместитель директора по производству. Наблюдая за ними, Дженев думал, не слишком ли много требует он сегодня от этих людей. И все же решился.

В комнату внесли небольшой киноаппарат — новенький, блестящий, японского производства. Все оживились: заседание с кинопросмотром?

— Ну и ну! — изумился Грынчаров. — Товарищи, тут что-то не то! Миятев, кого ты нам покажешь — Чарли Чаплина или Раджа Капура?

— Я и сам не знаю! — оправдывался секретарь парткома. Еще раз окинув взглядом присутствующих, он отметил, кого нет, и, открыв заседание, предоставил слово Дженеву. Дженев прокашлялся, повертел в руках сигарету и начал ровным глуховатым голосом. В точных выражениях, без лишних подробностей он обрисовал сложившуюся на заводе обстановку и коротко охарактеризовал три проекта плана, в том числе свой, минимальный вариант и караджовский — с наиболее высокими показателями.

В комнате царила тишина, все слушали внимательно — не только потому, что говорил он предельно ясно, но и потому, что в его словах было немало спорного.

Закончив, Дженев посмотрел на часы — его сообщение заняло всего двенадцать минут. Закурив, он включил киноаппарат. На запыленной поверхности стены затрепетали бледные кадры. Когда задернули шторы и в комнате стало темно, изображение сделалось четким, и все увидели вагранки, формовочную, людей — сперва камера запечатлела сразу многих, потом сосредоточила все внимание на отдельных литейщиках. В верхнем правом углу экрана мелькали цифры, указывающие время.

Не отрывая взгляда от экрана, Дженев разъяснил, что это кинохронометраж отдельных операций. Иногда он останавливал аппарат, чтобы дать более подробные объяснения, затем снова пускал его. Участники заседания следили за экраном с нарастающим интересом. Нетрудно было догадаться, что съемка производилась скрытой камерой; люди держались естественно, их позы, мимика, жесты то и дело вызывали оживление.

Почти полчаса длился этот необычный фильм.

Когда Дженев, показав работу нескольких цехов, участков и технологических линий, выключил аппарат и вернулся к столу, тишина сделалась гнетущей. Задымили сигареты. Все без исключения знали свой завод, но никто бы не подумал, что картина, методично прослеженная и зафиксированная бесстрастным глазом камеры, может показаться столь необычной: пока бо́льшая часть рабочих, подгоняемых машинами, вела борьбу за секунды, вокруг сновали, непринужденно беседовали или наблюдали за ними другие люди — руководители, техники, снабженцы, нормировщики. Эти чувствовали себя вольготно, временем не дорожили — словом, оставались вне рабочего ритма.

Дженев отметил про себя благоприятную реакцию зрителей и, выждав несколько минут, сообщил, что участники заседания смогли увидеть лишь часть заснятого, а целостная картина, полученная в процессе кино- и фотохронометража, обстоятельно проанализирована в материалах, содержащихся в этой вот папке. Он указал на лежащую перед ним папку, затем раскрыл ее и зачитал выводы. В них говорилось, что при существующих условиях всякая попытка перевыполнить план приведет к перегрузке рабочих и дальнейшему увеличению брака, то есть даст обратный результат как в экономическом, так и в психологическом отношении.

— Вот и все, — закончил Дженев, потирая виски.

— Прошу высказываться, — сухо предложил Миятев.

Первым подал голос Тонев, заместитель Миятева, который все время делал какие-то записи в блокноте.

— Скажите, товарищ Дженев, — подчеркнуто вежливо обратился он к Стоилу. — Кто снимал этот фильм, если не секрет, и кто делал выводы?

— Снимал я, — ответил Дженев. — А анализ мне помогли сделать два специалиста. А что?

— Я просто спрашиваю, — грубовато ответил Тонев и опять уткнулся в свою записную книжку.

Затем поднял руку Кралев из отдела труда и зарплаты — грузный, медлительный. Он скоро собирался на пенсию, но голова его работала пока исправно.

— Лично я-а-а, — протянул Кралев, — хотел бы высказать некоторое несогласие с товарищем Дженевым по вопросу… Но вначале о другом. Поскольку мы с вами на заседании парткома, то уместно спросить: не выходит ли эта проблема за пределы нашей компетенции, что ли, не влезаем ли мы в дела администрации и, смею заметить, вышестоящего руководства? Ведь…

— Товарищ Кралев! — прервал его Крыстев, другой заместитель секретаря, начальник конструкторского бюро. — Мне кажется, что подобные процедурные вопросы неуместны. Что плохого в том, что мы обсудим проекты планов?

Дженев с Миятевым переглянулись.

— Товарищи, — неуверенно вмешался Миятев. — Об этом мы уже договорились. Тут верно сказано, партком вправе обсуждать любые вопросы, имеющие отношение к работе завода. Так что прошу высказываться.

Молчание затянулось.

— Слушай, Миятев, — снова поднялся Крыстев. — Дай-ка я скажу несколько слов. — Он оглядел присутствующих, задержал взгляд на седеющей гриве Дженева. — Я, товарищи, предварительно не знакомился с тем, что проделал наш уважаемый Дженев со своими помощниками, не знал и того, что мы будем сегодня этим заниматься…

— Никто не знал, — послышались другие голоса.

— Но я полагаю, — продолжал Крыстев, — что партийный комитет поступил правильно, пригласив сюда товарища Дженева, чтобы он вскрыл перед нами подлинные проблемы завода, да еще с таким знанием дела. Сомневаться не приходится: все, что мы тут слышали и видели, — сущая правда.

— Ты же говорил, что не был знаком, — кольнул его Тонев.

— Понимаешь, Анастас, не надо быть ясновидцем, чтобы заметить имеющийся разрыв между технологией, нормами и качеством. Четырнадцать процентов технологического брака, товарищи, это даже по китайским масштабам немало! — Его слова вызвали на лицах небольшое оживление, одна Батошева осталась безучастной. — И я согласен с товарищем Дженевым: или мы будем и дальше выставлять напоказ липовую производительность, за которой кроются тонны загубленного сырья и зря потраченный труд, или попробуем добиться чего-то более реального. И прав товарищ Дженев: высокая производительность тогда хороша, когда от нее есть польза обществу, а ежели от нее только нам с вами польза, а обществу урон, то с таким положением больше нельзя мириться.

— Ну хорошо, что ты предлагаешь? — спросил Тонев.

— Голосовать, что же еще! Лично для меня вопрос ясен, чего тут разжевывать?

— Ты хочешь сказать, что если нужно разжевывать, то для нас, а не для тебя, да? — поддел его Тонев. Недоучившийся экономист, он не мог подавить в себе чувство зависти и постоянно схлестывался с образованными людьми, особенно с инженерами, чье значение, по его мнению, неоправданно возрастало.