Герчо Атанасов - Провинциальная история

Он начал звонить и до тех пор не оставил телефон, пока не связался с генеральным директором. Начальство заседало, но все же уделило ему две-три минуты и вопреки ожиданиям уклонилось от посылки письма.

— Разве ты не сам вызвался? — хитро поддел его генеральный директор. — Какие еще бумажки? Шли обоснование, а мы тут рассмотрим его — инициатива снизу, не так ли?

Караджов с трудом сдержался, сказав при этом, что без соответствующих санкций он не вправе вносить изменения в государственный план.

— Почему в государственный план? — не понял генеральный директор.

Ну и хитрец! — злился в душе Караджов. Даже в самом пустяковом деле не проведешь.

— Не так все просто, — сказал он, — сам понимаешь, мне нужна ваша авторитетная поддержка.

— Поддержка — тебе? — засмеялся генеральный. — Вот те на, перед кем же поддерживать?

— Представь себе — перед заводским парткомом, перед округом, завтра я встречаюсь с Первым.

— Ну, милый мой, — отозвался после короткой паузы генеральный, — поспешишь — людей насмешишь. А что, разве есть возражения?

Хитрец! — снова подумал Караджов и сказал, что ленивых мозгов вокруг сколько хочешь.

— Давай договоримся так, Караджов, — сказал генеральный, — идея твоя ценная, это раз. Ты обосновываешь ее по всем правилам искусства — это два. И получившийся новый вариант, согласованный с округом, присылаешь нам — три. Как говорится, без субъективизма и волюнтаризма, понял? — Караджов молчал. — Алло, ты меня слышишь? — повысил голос генеральный директор. — Я еще раз повторяю, очень ценная идея. Обкатывай ее и присылай. Думаю, за такую работу даже орден полагается. Ну, бывай!

Караджов продолжал держать трубку, словно не веря тому, что беседа окончилась. Волюнтаризм, орден… Ну и тип, не генеральный директор, а дипломат. Надо было позвонить сразу заместителю министра. Нет, все равно круг замкнулся бы на этом перестраховщике. Генеральный директор называется — не может хоть раз нажать на кнопку… А вдруг Дженев предупредил его? Но что он мог предложить руководству — свои пораженческие теории? Ведь сейчас везде только и говорят, что о производительности: повысить производительность, поднять производительность — хоть до потолка, до неба!.. Обоснования ему подавай. Неужто я сам не сообразил бы!

Караджов метался по кабинету, как в клетке, почти физически ощущая потребность вылить свою злобу. Было бы ружье — ох, и отвел бы душу, стрелял бы, стрелял, пока бы не рухнул ничком последний выжига, пока не заползали бы на брюхе безучастные наблюдатели и не подняли руки вверх всякие моралисты вроде Дженева. И тогда, отбросив ружье и облачившись в тогу, он крикнул бы: «Встать, суд идет!» И стал бы судить: каждому определил бы его место и принудил делать только то, на что он способен, вот тогда был бы толк!

Караджова разбирала досада. В голове был полный сумбур, перед глазами маячили люди, в ушах звучали чьи-то слова, из этого хаоса временами проступало лицо Дженева и нелепое желание взять вдруг да и отказаться от своих намерений. Желание это было неосознанным, оно шло от сердца, из давно необитаемых его глубин… А что, если и впрямь поставить точку и подать Дженеву руку?

Что-то неладное со мной творится, признался он себе, растирая левую сторону груди. Подать Дженеву руку и перейти на его редут? А как же обещание замминистра? Он моментально отрезвел: завтра зам генерального, а послезавтра генеральный — надо быть круглым идиотом, чтоб от этого отказываться!

Караджов пошел домой пешком, хотелось немного размяться, развеяться. Но очень скоро он почувствовал усталость: отвык ходить, да и проголодался. Странная вещь — ведь он основательно пообедал. Это было знакомо ему еще со студенческих лет: во время сессии его одолевал нестерпимый голод, и тайком от товарищей он по нескольку раз ходил обедать. А к вечеру впадал в такую апатию, что даже пропускал свидания с девушками.

Сегодня ему хотелось вернуться домой пораньше, хорошенько вымыться и почитать, но, представив себе скучный вечер, скучную Диманку, словно занесенную случайным ветром на других миров, Караджов без колебаний завернул в закусочную. Он заказал свиные отбивные, шашлык, рубленую котлету, кебапчета, овощной салат и холодное пиво. Ел жадно, с наслаждением, на его губах лоснился жир, пиво холодом обжигало горло.

Жизнь похожа на раскормленное, ленивее животное, думал он, жуя сочное мясо, ее не подгонишь, не пришпоришь, она может бежать трусцой, но галопом — вряд ли. Время течет, животное плетется не спеша, жует свою жвачку… Ему вспомнились слова, сказанные недавно Стоилом: «Мы с тобой относимся к числу тех, кому шницеля обеспечены». Плоско, но правильно, так есть, так будет и впредь, ну и что из этого? Ногтем он нацарапал на салфетке букву «б», потом еще несколько букв — получилось «батошева», не с прописной. Для него она недоступна. Уже недоступна. «На меня не рассчитывай!» А почему?

Караджов уполовинил уже вторую бутылку пива, разомлел, расслабился, но мысль его работала четко. Ну-ка, попробуй теперь сделать небольшое усилие, сказал он себе, взгляни кое на кого со стороны. На ту же Венеточку Батошеву, к примеру, или на этого типа по фамилии Крыстев, на педанта Попангелова, на Миятева, хитрюгу Грынчарова — все они на том, дженевском редуте. А теперь оцени тех, кто с тобой: Тонев, Кралев, Трошев, Великов, Грозьо. Да-а-а, хороша компаньица!

Справившись с большим куском остывшего мяса, он допил пиво прямо из бутылки. Во рту горчило. Хмель — вкус жизни!..

Улица шумела, но теперь этот шум его не раздражал. Он поравнялся с витриной, где стояли манекены с ярко намалеванными губами и бровями. Мимо проковылял инвалид на скрипучем протезе. Топай, пес колченогий, подумал Караджов, проводив его взглядом. Еще раз оглянувшись на красавиц из папье-маше, он пришел к выводу, что сейчас ему нужна Мария, только она может успокоить его, приласкать, развеять его скуку.

Прибавив шагу, Караджов стал обдумывать план на эту ночь: они с Марией укатят в Брегово, на зорьке выскользнут из дома, он отвезет Марию в соседний город и оставит в гостинице, а сам прямиком в окружной комитет. Питье у него есть, надо подкупить только закуски, фруктов — это можно успеть, пока Мария уладит домашние дела и пустит в ход классическую версию насчет срочной командировки. Караджов взглянул на часы: хорошо, что вовремя вспомнил — Мария еще в театре. Он зашел в телефонную будку.

Марию не пришлось долго уговаривать, она согласилась сразу, и в голосе ее слышалось радостное нетерпение. Вот это женщина, восхищался Караджов, стоит мне пальцем поманить — и она пойдет за мной хоть в пекло!

Спустя два часа с переполненными сетками в руках они осторожно крались к родительскому дому Христо, потонувшему во мраке и уединении. Раскинувшись под голубоватым светом люминесцентных ламп, спало уставшее за день село — в страду не до гуляний, после работы и стар и млад валится в постель.