Сергей Минутин - Скульптор и скульптуры

Надеждин углублялся в лес всё дальше и дальше. Проходило опьянение, проходила влюблённость, но не наступало и похмелье. Ещё метались в голове обрывки мыслей. Он вспоминал Таню, Соню, Свету, Аллу, Лену, Маринку, Аннушку. Хоровод красивых женщин крепко удерживал его мысли на Земле. А он мечтал взлететь вверх, к Солнцу. Он хотел чистоты и света.

Он шёл и думал, неужели всё растворилось во времени или что-то осталось во времени – воспоминанием. Для него самого растворилось всё. Здесь, с ним, сейчас, не осталось ничего, ни фразы, ни четверостишия. Да и его женщины вряд ли хранят о нём память, хотя бы в том виде, в каком хранила её Моника Левински о любимом президенте США. Зачем все эти сюжеты человеческой жизни, если они уже не радуют и не волнуют. Зачем?

В лесу было хорошо. В лесу было раннее утро. Пели птицы, росли грибы, цветы поворачивали свои яркие головки к Солнцу. Небесные Отец и Мать не оставляли лес и его обитателей своей заботой. Надеждин шёл по миру дикой природы. Здесь всё и всем было дано. Он шёл и думал о том, что если умышленно не убивать комара присевшего испить его кровушки, не зашибить до смерти слепня, укусившего его с той же целью, то жизнь в лесу для его обитателей была бы ещё более прекрасной. Философские размышления привели его к мысли о том, что Отец Бог и Мать Богиня даны всем. И растениям, и насекомым, и животным, и птицам и ему – человеку. Значит, они должны понять и принять друг друга, как джунгли приняло Маугли, а потом и сам Маугли принял джунгли.

Это была новая мысль. Он был сугубо городской житель. В любом городе он чувствовал себя как рыба в воде. Все городские лабиринты были ему известны до «слёз». Общение с городской элитой и городским дном давно сделали из него циника. В городе он чувствовал себя подводной лодкой среди многочисленного народа, который словно вода окружал его. В глубине было хорошо. В глубине, тебя никто не трогал, так как все считали, что ты уже утонул, что кислород тебе уже перекрыли. В глубине можно было обрести счастье. Оно давалось смирением, но гордыня постоянно пересиливала. Она отрывала тело от дна и тащила его наверх. Но стоило оторваться от дна и начать всплытие, как сразу начиналась другая жизнь, в которой были мины, железные сети, подводные тросы и узкие коридоры фарватеров. На твою душу давило радио, телевидение, массовая культура, газеты, журналы и «умные», которые не тонули никогда и вечно плавали на поверхности. На твоё тело давили налоги, квитанции, цены и опять «умные». Но, Надеждин был дитём своего времени, он не знал другой, отличной от городской, жизни. И если бы не друзья, не Аннушка, возможно, что никогда бы и не узнал.

Он блуждал по лесу и с горечью понимал, что вновь попал под раздачу. Эта Аннушка – «Красная Шапочка», со своей гитарой, просто так погулять вышла. А он, Надеждин, от её прогулки, теперь как серый волк бродит по лесу.

Ему стало жаль себя. В голову, почти полностью освобождённую от ночных мыслей лесным воздухом, лезли мысли утренние: «Уйти бы к чёрту на кулички и пожить так несколько лет до просветления и осознания смысла жизни». В его голове, как в детском калейдоскопе мелькали казённые сюжеты всей его жизни и, обрушиваясь в новые, лишали его всякой надежды на счастье.

В лесной глуши его мозг напоминал двухъядерный компьютер. Одно ядро – полушарие головного мозга думало над величием жизни, о достижении святости, о чистоте помыслов. Это полушарие влекло Надеждина всё дальше и дальше в лес. Другое полушарие головного мозга откровенно издевалось над затеей Надеждина и ныло, и звало его обратно к костру. Оно требовало водки, а начинавшие побаливать лоб и затылок, судя по всему, хотели того же. Он сопротивлялся. Он шёл без всякой дороги, перелазил через упавшие деревья, прыгал через небольшие овраги и ямы. О своих полушариях мозга он мыслил непонятно чем, но смотрел на их уговоры отстранённо.

Одно полушарие ему напоминало пример Серафима Саровского, Святого Старца, очень почитаемого и любимого Надеждиным. Другое полушарие, являло пример современной жизни и постоянно разжигаемой истерии СМИ и какой-то МЧС по поводу уединявшихся в лес и пещеры людей. Оно звенело ему в ухо: «Где ты, дорогой мой, видел, чтобы твоих современников уединившихся в леса, оставляли в покое. Хорошо, уйдёшь в лес, а кто будет налоги платить, кто будет место в строю занимать, телевизор смотреть. Тебя легче убить, чем отпустить, чтобы другим неповадно было. Тоже мне Серафимушка. Ему из года в год, монахи на один и тот же камень еду носили, подвиг его поддерживали, а кто тебе принесёт. Тебе только носилки принесут санитары, после того, как пристрелят». Надеждин вспомнил, что действительно так и есть. Совсем недавно бравые полицейские убили одного лесного жителя, не желавшего жить как все, даже в пределах глухой деревни. Надеждин соглашался, но другое полушарие спрашивало его: «А как ты тогда собираешься написать книгу, если хочешь продолжать жить среди чужих мыслей. Как ты можешь найти себя среди других, если эти другие давным-давно заблудились сами. Нет, Надеждин, среди чужого присутствия, которое опустошает тебя, ты ничего не напишешь». Он пытался делать свои выводы. Выводы были не утешительны. Так выходило, что между человеком и раком-отшельником, между человеком и премудрым пескарем уже невозможно было провести аналогию. Более того, Надеждин отчётливо увидел, что и «Лебедь, рак, да щука» доживают последние дни в своём спасительном разладе. Первичной становилась телега, а ей всё равно кого и куда тащить. Была бы команда.

Надеждин всё шёл и шёл. Он шёл вперёд, он решил заблудиться и остаться в лесу навсегда. Вдруг он услышал недовольный женский голос, который истеричным эхом раздавался из кустов. Он ещё не видел говорящую, но, уже отчётливо различал слова. Женщина почти верещала: «Миша, когда я была девочкой, ты мне что обещал. Где?».

Надеждин прислушался, да и как ему было не прислушаться, если он, уже, почти принял монашеский подстриг, в целях спасения человеческих душ. Возможно, что перед ним и была первая душа, которую надо было срочно спасать. Он догадался, что неведомый ему Миша, сорвав первоцвет и совершив телекинез, утратил к объекту обожания всякий интерес. Увы, но, теперь, уже, мадам, видимо стала ему бесконечно скучна. Надеждин слушал и думал над тем, как легче спасать. Судя по телефонной перепалке, далёкий Миша «семафорил» с безопасного расстояния, что теперь перед ней открылись новые возможности, что утрата невинности расширила её горизонты вовсю ширь и высь. Но юную женщину трудно было сбить с толку. Она твердила одно: «Где?». Надеждин с грустью понял, что спасать никого не надо, и что он всего лишь сделал круг вокруг палаточного лагеря. Природу не обманешь. Всё возвращается на круги своя. Целомудрие увлекается пороком, но и порок родит целомудрие. Нет, думал Надеждин, круг не замыкается, он превращается в спираль, а значит всё происходящее не напрасно.