Сергей Минутин - Скульптор и скульптуры

Видимо, думал Надеждин, в этой стране живут учителя, дающие правильные знания.

Надеждин от этой безмятежной картины стал донимать вопрос: «А что должен сделать он, Надеждин, чтобы и у него дома было также. Почему в его стране, огромный церковный, вроде бы, духовный аппарат, вверг страну в хаос революции 1917 года, а затем такой же огромный коммунистический – атеистический аппарат, вновь вверг страну в хаос перестройки 1985 года»?

По его наблюдениям так выходило, что для России переводчики с сирьякского диалекта арамейского языка перевели далеко не все речи Иисуса Христа, а многое перевели совсем не так, навешав на откровение Иисуса свои домыслы, легко оперируя десятью заповедями от христианина до строителя коммунизма и обратно. Похоже, что в его стране «верующие» и атеисты, слившись в экстазе, совсем утратили верные ориентиры.

Надеждин устремился к исправлению ошибки….

С высоких гор, с богатого восточного базара, от полюбившихся бедуинов и экзотического ослика, лихой арабский таксист вёз Надеждина в аэропорт. Надеждин не снял ни чалму, ни халат. От него исходил стойкий запах своего и ослиного пота, а пыль и грязь на лице придавали ему загадочный вид вечного странника.

Араб-таксист смотрел на него уважительно и пытался втянуть в разговор. Сначала он спросил Надеждина: «Тудаххин? /Вы курите?/».

Надеждин ответил:: «Анна ма тудаххин. /Я не курю/».

Потом таксист спросил: «Шу исм хадратак? /Как вас зовут?/».

Но Надеждин был так занять своими мыслями, что даже не расслышал о чём его спрашивают. Он смотрел на быстро текущую под колёсами автомобиля дорогу, на пальмы вдоль неё, и вспоминал горное шоссе.

Араб-таксист, видя, что его пассажир, почти что не в себе, успокоился, отстал и дальше вёз Надеждина молча. У аэропорта он мягко, не прерывая ход мыслей Надеждина, затормозил и сказал на прощание: «Маас салями. /Всего хорошего/».

Надеждин, очнувшись от дум, произнёс: «Хатарак. /До свидания/».

Надеждин любил аэропорты. Любил смотреть как взлетают и садятся самолёты. Но, при этом, он не очень любил летать на них. Дело было не в страхе перед высотой. Высоты он не боялся совсем, как и замкнутых пространств. Дело было во времени, в расстоянии и в тех чувствах, которые через них простирались.

Было время, когда и он любил сильно и нежно. Любил так нежно и так сильно, что летал к своей любимой ежемесячно самолётами «Аэрофлота», ибо других в то время просто не было. К своей любимой он буквально нёсся на крыльях «аэрофлотовской» любви, но вот обратно…

Оказавшись в течение нескольких часов на другом конце страны, в месте, страшно далёком от любимой, но ещё будучи весь в воспоминаниях о ней и её запахах, он всякий раз жутко страдал от мимолётного счастья и так быстро наступившего несчастья. Он свершил с десяток полётов, прежде чем понял причину своего страдания. Дорога к счастью может быть короткой и длинной. Это абсолютно всё равно. Достигнув счастья, забываешь о том, что было до него. Но вот дорога от счастья должна быть долгой. На этом пути от счастья в любую сторону, надо сильно устать, чтобы забыть всё, что было связано со счастьем, чтобы не было так больно от сравнения «до и после». Аэрофлот такой возможности не давал. И хотя аэропорты сглаживали многие нюансы быстротечности времени и счастья своими ресторанами, гостиницами, но прозрев, Надеждин с тех пор, к счастью летал, а от счастья старался ехать на поезде, или что совсем хорошо, на автобусе, ибо век карет и телег закончился ещё до его рождения.

Потом любовь, а вместе с ней и счастье прошли. В голове Надеждина осталась поговорка «когда – то любилось и хочется вновь», и, пожалуй, всё. Но, теперь, в аэропорту Дамаска, он вспомнил старые чувства и захотел на поезд, на какой-нибудь российский «бичевоз», типа «Москва – Жмеринка», в какой-нибудь старый плацкартный вагон провонявший варёными яйцами, куриными потрохами и копчёной колбасой, с толстыми и неуклюжими женщинами постоянно стоявшими в очередь в вагонные сортиры, и такими же синюшными мужиками, бесконечно дымящими папиросами в грязных тамбурах. Он хотел долгой-долгой дороги от счастья. Чтобы намучиться, чтобы устать от железнодорожного «сервиса». Но, из Дамаска в его страну поезда не ходили. Из Дамаска на его родину летали только самолёты «Аэрофлота».

Надеждин бродил по роскошному аэропорту в ожидании посадки на рейс. Он поднимался на верхние этажи, и снова спускался на нижние, сильно разбавляя запах дорогих духов роскошных мужчин и женщин своим запахом пота и ослика. Но, ему было всё равно. Он теперь знал и о грехе Каина, и о начале земной жизни Адамом и Евой, и о деревне Маалюля, и об осликах. Эти знания делали его своим для других странников. Он искал их в аэропорту. Искал чтобы пообщаться, поделиться увиденным и понятым, но не находил.

Надеждин загрустил. Его паломничество заканчивалось. Он начал вспоминать свою развалившуюся страну, опережая мыслью события. Он вспомнил аэропорты Ташкента и Самарканда. Там было много таких же людей в халатах. В каждом закутке аэропорта был расстелен коврик, на котором ютились женщины, дети, аксакалы. Они сидели, пили чай, ели, молились, часто босоногие, такие же чумазые, как он сейчас. Его бы, Надеждина, сейчас вернуть в то время, он бы нашёл с ними общий язык. Он бы даже помолился с ними на Восток. Теперь он знает не меньше их.

Он вспомнил аэропорт «Борисполь». Это был любимый аэропорт Надеждина. Он помнил его по уютной гостинице, шоколаду «Восторг», по урагану, перевернувшему несколько самолётов и выбившему все смотровые окна. Его любовь к этому аэропорту не убили даже люди в масках и с дозиметрами, давка в кассах и общий испуг во время Чернобыльской катастрофы.