Сергей Кузнечихин - Седьмая жена Есенина

Для более удобного обозрения судейские столы расположены крестообразно, как два пересекающихся диаметра, и оборудованы вращающимися креслами. Активное участие в комиссиях принимают не только профессиональные судьи, но и действующие марафонцы, отдыхающие перед очередными кругами. Иные садятся в судейское кресло из желания побыть на виду, кто-то из чистосердечного любопытства – посмотреть на соратников со стороны, поддержать или, наоборот, приструнить ретивую и самоуверенную молодежь, а наиболее практичные, не мучаясь угрызениями совести, занимаются организацией собственной славы и собственных оценок. В промежутках между заседаниями заводятся нужные знакомства, а за ужинами в непринужденной обстановке проясняются прежние недомолвки и произносятся лицеприятные тосты в надежде на ответную благодарность. Впрочем, само присутствие в славной компании автоматически повышает авторитет. Вечерние возлияния и дневной почет надолго выбивают из формы, и некоторые марафонцы навсегда остаются в судейском корпусе, потому что участие в забеге требует безоговорочной самоотдачи в отличие от пресс-конференций и встреч со зрителями. Но особо выносливые и честолюбивые в надежде на новые победы находят силы возвратиться.

При всей внешней респектабельности единодушие за судейскими столами случается крайне редко. Во все времена существовали независимые упрямцы, желающие противопоставить свое мнение большинству, но гораздо чаще возникают временные группировки, состав которых меняется в зависимости от накала страстей на стадионе и атмосферы за пределами его. Группировки рассаживаются кучками, выбирая себе западный, восточный или южный радиусы.

Северный остается для судей-одиночек. Действуя наособицу, они практически не влияют на распределение титулов и призов, но голос их всегда слышен. Почти все обвинения в попытках предъявить зрителям фальшивые или краденые трофеи зарождаются в северном крыле.

Самыми лояльными считаются судьи южного радиуса, но в случаях, когда западные или восточные коллеги требовали дисквалификации, они никогда не становились на защиту марафонца и присоединялись к сильной стороне.

Противостояние между западом и востоком длится несколько веков. Чем активнее запад возвышает своих фаворитов, тем ожесточеннее ниспровергает их восток. Случается, что судейские баталии полностью отвлекают внимание зрителей и марафонцы позволяют себе вольные эксперименты, порою не совсем этичные.

Имена победителей чаще всего зависят от соотношения сил западного и восточного радиуса.

Но окончательные оценки выставляют не зрители, не судьи.

Последнее слово остается за главным врачом. Ой, что это я? Заговариваюсь. Хотелось бы сказать – время! Так и оно частенько ошибается, вознося не самых лучших.

И что же в итоге? Оптимистическая трагедия, переходящая в пессимистическую комедию? Можно и так скаламбурить. Поиграть словами всегда проще, чем выложить правду. Обнадежить в общем-то нечем: нагрузки разрушительны, а успех не гарантирован, судейство предвзятое, цена победы относительна, зрители капризны и непостоянны, да и количество их неуклонно уменьшается.

А марафонцы тем не менее бегут, бегут, бегут…

Не все понял, говоришь?

Ничего, когда-нибудь разберешься.

Есть у меня подозрения, что ваши гуманные лекарства и методы сыграли определенную роль. Но попытка выгнуть его извилины в другую сторону и завести в непролазные дебри удалась только на поверхностный взгляд. Врачи просчитались. Они воспринимают его как простенького деревенского балалаечника. А Есенин – гений! Его нельзя отнести к марафонцам большой или малой арены. Ему там тесно. Может быть, стоило описать и третий круг с минимальным количеством участников? Не знаю. Но признать трактат завершенным не могу. Да простится мне ослушание сие.

Теперь контрольный вопрос. Кому принадлежат слова: «Поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан»?

Молодец, санитар! Не зря прошли наши уроки – это сказал Некрасов, и сказал конкретно о тебе. Ты будешь великим гражданином и великим целителем. Но сначала надо пойти и взять ключи от входных дверей. Ты сумеешь их взять – теперь я не сомневаюсь в тебе. Ты выведешь нас и выйдешь сам. Выйдешь и обретешь всенародную любовь. Благословляю тебя, санитар.

Когда утопающий тянет за собой на дно того, кто пытался его спасти, не он сжимает пальцы мертвой хваткой, а его безумие. Также цепко ищет оправдания виноватый, вроде и понимает глубину своей вины и все равно ищет, ищет, ищет… И находит. Наверное, так уж человек устроен.

Впервые она услышала о Поэте три года назад. Какой-то нервный мальчик из Литинститута называл его гением, читал его по памяти, читал много, но ничего гениального она не нашла и не могла найти, слишком уж агрессивен был поклонник. Услышала и не то что забыла, имя все-таки мелькало в разговорах, но интереса не вызывало, даже когда подруга похвасталась, что муж познакомился с Поэтом и написал на его стихи три песни, эка, мол, невидаль – поэт – сами с усами, а не с усами – так с косами.

Светка, ее одноклассница, после химфака распределилась в НИИ, а там попала в компанию фанатичных туристов. Невзрачная, немодная, неженственная, но тем не менее после первого же палаточного отпуска сумела выйти замуж. Когда родился Валера маленький, два сезона пришлось пропустить. Но Валеру большого она не удерживала, причем не смирилась, а сама уговаривала отправляться с легкой душой, понимала, что нельзя лишать мужика байдарочных приключений. И он в благодарность готов был, не забывая о диссертации, стирать пеленки, мотаться в поисках приработка, сочинять милые песенки на стихи хороших поэтов – все успевал, может, потому и некогда было придираться к жене и заглядываться на других девиц.

Светка позвонила ей на работу и сказала, что Поэт у них в гостях обмывает свою первую книгу, и велела срочно приезжать.

Срочно не получалось. Именно в этот вечер она читала в своей библиотеке «просветительскую лекцию» для рабочей молодежи. Отменять ее или переносить было уже поздно. Так еще и в порядок себя привести время требовалось. Зато в пятницу она отпросилась с обеда и ехала в гости красивой и нарядной.

Электричку ждать не пришлось, и место досталось, и сидела лицом по ходу поезда, но стоило сойти на платформу, и начался дождь. Так опять же повезло. Куда неприятнее вымокнуть по дороге. Приперлась бы мокрой курицей. Благо есть где переждать, и спешить нет нужды, впереди полдня. А дождь разошелся не на шутку. Крупные тяжелые капли гулко шлепались на асфальт перрона, разбрызгивая мелкие лужицы. Она живо представила, какой бы явилась пред светлые очи Поэта. И не только его. Все определяло непроходящее желание выглядеть ярче других особей женского пола. С детства, насколько себя помнила, всегда выдрючивалась и, если не было соперниц, воображала их. Подсмеивалась над собой за это, но желания измениться не испытывала. На этих дрожжах, наверное, и стихи забродили в отличие от сверстниц, чьим пером водила неразделенная любовь. Хотя и ее опусы были о ней, проклятой, но воображаемой. Юное дарование сразу же напечатали в областной молодежной газете. Захотелось большего, пришел аппетит, и полетели исписанные аккуратным почерком тетрадки в высокую столицу. Пока сочиняла наивные девические страдания, из журналов присылали обнадеживающие отзывы. Два раза даже напечатали по стихотворению в мартовских номерах. Но не век же порхать в белом школьном фартуке. Стихи стали сложнее и откровеннее. И заколодило. Сразу же посыпались обвинения в разнузданности, пошлости и мелкотемье. Чем больше ругали, тем явственнее и настырнее проступали в стихах эти «мелкобуржуазные» предрассудки. Устав рвать бумажки с казенной отпиской, решилась на поход в редакцию, чтобы посмотреть, с какими глазами выговаривают эту замшелую чушь образованные люди. Заявилась. В кабинете сидел мужчина лет под пятьдесят. Выпал самый удобный вариант: показывать стихи стареющей обозленной тетке не было желания, наткнуться на молоденького литконсультанта – тоже никакого проку, чего доброго еще и лапать полезет, и хорошо, что один на один – доверительнее, не перед кем строгость изображать, и ей не так стыдно критику выслушивать. Обрадовалась, воодушевилась, но виду не подала. Скромненько протянула папку, а когда предложили, присела на самый дальний стул. Читал с карандашом в руке. Делал короткие пометки. Некоторые стихи перечитывал дважды. Пыталась отгадать какие. Иногда вскидывал голову, бросал быстрый взгляд, но ничего не говорил, только хмыкал. Она была уверена – одобрительно. А как же иначе – стихи-то настоящие. Читал, перечитывал, хмыкал… Наконец поднялся из-за стола. Она тоже встала, как-то само собой получилось. Он внимательно смотрел на нее, слегка покачивая головой.