Сергей Кузнечихин - Седьмая жена Есенина

Когда Валерка взялся за гитару, она не сомневалась, что песен на стихи Поэта уже не будет. Он пел для Кости, который был ему намного ближе, показывая песнями, что он на его стороне. Пел про речные шиверы, про консервы «завтрак туриста», про медведя, страдающего медвежьей болезнью. Все это она слышала много раз и радостно подпевала. Но дошла очередь и до новинки. И в привычный, пусть и не изысканный, но очень милый ряд грубо вторглись корявые и пафосные слова. Хотела уже попенять Валерке, что ему стал изменять вкус. Но не успела. Певец торжественно объявил, что песню сделал на слова Кости. Смущенный автор стоял, опустив голову и, разумеется, ждал отзыва. От нее, от кого же еще, Валерка со Светкой наверняка уже высказали свое мнение. Пришлось подыскивать какие-то добрые слова. Костя еще сильнее засмущался. Но добрый и надежный друг Валерка вовремя вспомнил, что надо выпить.

– А теперь давайте хором, – сказал Валерка и начал торжественным голосом: – Наверх вы, товарищи, все по местам.

– Последний парад наступает… – подхватила Светка, встав рядом с мужем.

И до того слаженно и красиво у них получалось, что портить песню лишней помощью ни она, ни Костя не решились. Никакого хора. Только дуэт. Одухотворенный семейный дуэт. Оставалось только слушать и любоваться.

Она не могла припомнить другого случая, чтобы пафос не резал слуха, не провоцировал ерничанья. Истинность и высота подвига не позволяли сомневаться в искренности слов. Но только ли? Сколько не менее высоких подвигов густо обросло трескучими словесами. А здесь совпало. Или это Светка с Валеркой сумели преподать урок. Слушала их, любовалась ими, верила, что и они, «не дрогнув, умрут под волнами», но при условии – если обнявшись. Но себя на их месте не видела.

Возвращались уже в темноте. Непроизвольно разбились на пары. Как-то само собой получилось, что они с Костей приотстали. Такое случается, особенно если возникает интерес, когда появляется мужчина, который не просто симпатичен, но желанен. И ситуация вроде подталкивала. Но не располагала. Казалось, шепни он, что присмотрел поблизости уютный сеновал или хотя бы шалаш, пошла бы за ним, не задумываясь. Она даже представила, что лежит рядом и гладит его сильное тренированное тело и ей нравится гладить его, особенно плечи. Но их ждал ночлег в переполненной квартире. А вот останется ли смутное желание до следующего дня, она не знала.

Не осталось.

Он спросил:

– Тебе действительно понравилась моя песня?

– Да, – хотела сделать некоторые оговорки, но поленилась.

– А можно я еще стих прочитаю?

– Не стих, а стихотворение, стихом называется одна строка.

– Нет, я целиком хотел.

И стал читать. Зачем? Настоящий мужик. Красивый и неглупый наверняка. Знает толк в своей геологии: в рудах, породах, шурфах или что там у них еще… И эти убогие стишки. Зачем?

Она и дослушала, и если не нашла сил похвалить, то от критики удержалась. Костя не перестал нравиться ей, но головокружение прошло.

Поэт так и не проснулся. Продолжать застолье настроения не было. Она помогла хозяйке убрать посуду, и стали укладываться. Валерка уступил ей место в кровати, а сам лег в спальный мешок. В другой мешок забрался Костя.

Измотанная Светка уснула, не успев пошептаться. А ей не спалось. Прогулка и лесной воздух не помогли. Лежала, перебирала в памяти прошедший день и уговаривала себя не расстраиваться. Да, собственно, и не было особых причин для расстройства, никаких великих надежд на эту встречу не лелеяла. Вроде бы и так, а на душе все равно неприятно. Ну, послушала пьяного хама. Очередной самопровозглашенный гений. Но книгу-то все-таки выпустил. И Светка им восторгается. Для нормальных людей напечатанные стихи всегда кажутся сильнее. Они верят в чужие оценки, подсказки, рекомендации. А за ее стихами ни учителя, ни редактора, и защищать их некому. Жалость к себе сработала как снотворное. Но не надолго. Разбудил храп. Кто-то в спальном мешке выводил длинные клокочущие рулады. Светка дышала ровно и умиротворенно, с удовольствием спала, счастливая женщина. Страшно было пошевелиться рядом с ней. Захотелось курить. В чужой ночнушке на цыпочках пробралась на кухню.

Поэт появился следом за ней, она даже сигарету не успела выкурить.

– Извините, я думал, что здесь кто-то из мужчин.

– А какая вам разница.

– Да ладно, и без того тошно.

Не совсем понимая, что рядом с ним полуодетая женщина, взял сигарету и присел на корточки возле газовой плиты. Пепел стряхивал в спичечный коробок. Смотрел в пол. Маленький, взъерошенный, как воробей.

– Чаю хотите? – спросила она.

Он поднял тоскливый взгляд.

– Ничего не хочу, – замотал головой. – Стыдно, ой как стыдно.

– Они добрые, не обиделись.

– А вы?

– А что я. Меня это не обижает.

– Стыдно! – Он резко поднялся и схватил ее за руку. – Боюсь их увидеть. Увези меня отсюда.

– Господи, куда?

– Куда угодно. Я бы и сам сбежал, но не знаю дорогу до станции.

– Они переживать будут.

– Надо избавить их от меня. Они устали, я вижу. От меня все устали. Я сам от себя устал. Хотя бы до электрички доведи, а потом вернешься и все объяснишь. Ты же умная.

– С чего вы решили?

– Я чувствую. Умная и сильная. Только до электрички, а дальше я сам.

Надеялась показать дорогу и вернуться, но утренняя платформа была безлюдна, и ей стало жалко бросать беспомощного человека. Выползет какая-нибудь непроспавшаяся шпана – изобьют и ограбят. Но первыми появились два парня в милицейской форме. Не дежурный наряд, наверное, возвращались в город после гулянки, но все равно оставлять похмельного Поэта на таких попутчиков было рискованно: заснет, сдадут в вытрезвитель. Да и самой расхотелось тащиться назад, устала уже от гостевания. А подруге можно позвонить в понедельник и все объяснить. Видела бы Светка несчастного гения – сидит притихший, послушный, нисколечко не похожий на себя вчерашнего.

В электричке его сразу сморило. Уснул, зябко прижавшись к ее боку. Так и проспал до конечной. Когда тронула за руку, он испуганно вскочил и, увидев, что в вагоне, кроме них, никого, тихо спросил:

– А где мы?

– На Курском вокзале, – сказала подчеркнуто бодрым голосом и направилась к выходу. Он понуро поплелся следом и не отставал до привокзальной площади, потом робко поинтересовался:

– А мы куда?

– Я? Домой, отсыпаться.

– К тебе можно, только ты не подумай…

– Да уж вижу. Но нельзя ко мне, я комнату снимаю.

– И что теперь делать?

– Не знаю. У вас угол-то есть?

– Есть, в Н-ске.

– Далековато.

– Не очень, не Сибирь все-таки. Я уже неделю собираюсь уехать, и никак не получается. Может, проводишь? – Он взял ее за руку, но смотреть продолжал в землю.