Сергей Кузнечихин - Седьмая жена Есенина

Она молчала.

– Не могу я сейчас один оставаться, боюсь. Один я не уеду. Попрусь к друзьям, а там снова пьянка.

– А вещи ваши где?

– Все на мне.

Когда ехали в метро, она уже догадывалась, что этим не кончится. Боясь ее потерять, он не отставал ни на шаг и в переходах, и на эскалаторе, и на вокзале.

Ближайший поезд уходил через три часа. Билеты были только в купе. Она с тоской подумала, что у него не хватит денег и придется искать в городе; не в том он состоянии, чтобы ехать зайцем, да и ездил ли когда. Но опасалась напрасно, денег хватило. Более того, он попросил два билета. Говорил он тихо, приблизив лицо к самому окошку кассы, но она расслышала. Однако ей-то он ничего не сказал. Только очень уж торопливо спрятал билеты в карман.

Проводы затягивались. И она вроде как смирилась даже с тем, что без ее согласия он решил, будто полузнакомая женщина бросит все свои дела и поедет сопровождать «их высочество». Поводов для подобной наглости она вроде бы не давала. Следовало бы оскорбиться. Но вместо воспаленной и привычной независимости ее обуяла расслабленная покорность, причем покорность не человеку, а обстоятельствам. Ничего ее не удерживало, кроме непонятно откуда свалившегося чувства ответственности за этого трусливо озирающегося мужичонку. Не утерпела, спросила:

– Почему вы купили два билета?

– Не знаю. Нечаянно получилось. Оговорился.

– Странная оговорка.

– Я просто подумал, вдруг ты согласишься проводить меня, вот и взял на всякий случай.

– А почему вы не подумали, что у меня может быть своя жизнь? Работа, в конце концов?

Он молчал. Зябко ежился и опускал голову, как виноватый ребенок. Мысленно она уже согласилась ехать, и мучить его с воспитательными целями не было желания.

– Давайте сделаем так: вон там, на лавочке, возле окна есть свободное место, садитесь и ждите, а я съезжу к подруге, оставлю у нее заявление на отгулы и сразу вернусь.

– Я поеду с тобой.

– Думаете, обману?

– Боюсь один оставаться.

– Первый раз встречаю мужика, который не боится признаться в трусости, – проворчала она еле слышно.

Поэт, видимо, не понял ее и доверчиво улыбнулся.

Подниматься в квартиру подруги он отказался, но возле подъезда выстоял, как швейцар, не отходя. Когда шли мимо гастронома, он тронул ее за руку и спросил:

– Наверное, в дорогу надо взять чего-нибудь покушать?

Именно «покушать», как деревенский мужичок, старающийся выражаться интеллигентно. В магазине сразу направился в овощной отдел и попросил фруктов.

– Какие тебе фрукты! – скривилась продавщица.

– Апельсины.

– Ишь чего захотел. За апельсинами на базар топай и там раскошеливайся.

– Ты почему хамишь мне?

– Это я хамлю?

Скандал был не ко времени, она подхватила Поэта под руку и потащила к другому прилавку. Дальше распоряжалась сама. Увидев, как он мучительно старается не смотреть на винные полки, разрешила взять вина, но не больше трех бутылок. Не помирать же с похмелья, да и самой требовался какой-то буфер, а то в голове туман и в душе какая-то лихорадка.

В купе они вошли первые и почему-то решили, что попутчиков пока не будет. Уже проплыли мимо окна столбы фонарей и вагоны стоящего на соседнем пути состава, поезд набрал скорость, она стала выкладывать на столик продукты, и тут ввалились два офицера, оба здоровенные, громогласные. Из реплик стало понятно, что они опаздывали и едва успели заскочить в последний вагон. Возбужденные спешкой и переполненные радостью, что не отстали, они заполнили собой все купе. Успевший настроиться на уютную опохмелку Поэт сник, задвинул себя в самый угол, словно вжался в него, и напряженно молчал. Достать вино она не успела и поняла, что делать этого не стоит. Легкого знакомства не предвиделось. Ей показалось, что он боится этих громадных шумных мужиков, причем не примитивным страхом слабого перед сильными, а страхом человека перед машиной или стихией.

Кивнув на столик с продуктами, один из офицеров спросил:

– Как вы на предмет того, чтобы отметить удачное отбытие?

– Нет, нет, я в завязке, – буркнул Поэт и еще сильнее вжался в свой угол.

Офицер перевел взгляд на нее и умоляюще улыбнулся.

– Может, мадам к нам присоединится?

– Я уже присоединилась к нему. Вы устраивайтесь, а мы пока сходим покурим.

– Просим пардону и бодрым маршем отступаем в ресторан.

Тамбур еще не успели замусорить, даже в пепельнице, приделанной к двери, не было окурков.

– Не люблю военных.

– А как же расценивать ваши стихи об армии?

– Заблуждение молодости. Очень хотелось напечататься.

– Значит, и вам, великим, не чужды слабости?

– Не надо на «вы». Ты же поэт, значит, имеешь право. И эти попутчики, принесла их нелегкая. Пусть уж думают, что мы родня.

В другой ситуации она обязательно попросила бы уточнить причину перехода на «ты». Потому что – поэт или потому что – родня? Но слишком уж медленно выползал он из похмельной ямы, не хотелось заставлять больного тратить слабые силенки на защиту от непонятных ему вопросов.

– Головка-то бо-бо?

– Так ей и надо. Но ты молодец, что вино не выставила, а то пришлось бы угощать этих солдафонов и слушать их юмор.

– Я просто не успела.

– Все равно умница. Заметила, с каким вожделением он пялился на тебя?

– На меня многие пялятся, – еле удержалась, чтобы не напомнить о вчерашнем вечере. – Привыкла уже, иммунитет выработался. Давай сейчас попьем чаю, и ты ляжешь спать.

– А ты что, с ними останешься? – скорее обозленно, нежели испуганно вскинулся он.

– Я тоже посплю, – ответила как можно спокойнее.

– Боюсь, что не смогу.

– Надо постараться.

Когда они возвратились в купе, офицеров уже не было.

– Может, пока они роют окоп в ресторане, и мы позволим? В качестве снотворного.

– Ладно уж. Только сначала сходи за постельным бельем. И не забывай, что для соседей ты в завязке, выпьешь и сразу на боковую.

Может, усталость, а может, и напоминание о веселых попутчиках не дали разгуляться его аппетиту. Выпив и почти не тронув закуску, он послушно забрался на верхнюю полку. И заснул неожиданно быстро.

Все вроде сделала: посадила в поезд, уберегла от продолжения пьянки, уложила. А дальше что? В дорогу кинулась как в омут. С какого горя? С какой радости? Очнулась в одном платьице, даже халата нет, чтобы переодеться. Мелькнул и трезвый вариант – сойти на ближайшей станции, сойти с чистой совестью, она и так сделала больше, чем требуют приличия от нормальной женщины. А ненормальная быстренько сняла платье и юркнула под влажную простыню.

На родину Поэта прибыли за полночь. Впрочем, родиной этот город можно было назвать с большой натяжкой. Родился он в самом дальнем районе на границе с другой областью. В город впервые приехал почти в тридцать лет, не найдя приюта в столице. Армейский друг пригласил погостить, отдохнуть на природе. В наследство от бабушки ему достался добротный дом с огородом и сарайкой для поросенка. Любитель покопаться в земле, рыбак и охотник, он с радостью переехал на окраину, а в свою однокомнатную пустил Поэта. Квартиру обещали в Союзе писателей, и, конечно же, выделят, но надо подсуетиться, а ему то некогда, то неудобно.