Наталия Соколовская - В Питере жить: от Дворцовой до Садовой, от Гангутской до Шпалерной. Личные истории

Прохожу по нему каждый раз с волнением: здесь проснулась моя душа.

Я учился в 182-й школе напротив дома Мурузи на Литейном и проходил через булыжную тогда площадь у собора Преображенского полка. Очень не хотелось входить в школу, где ждали меня множество неприятностей, и я поднимал глаза к часам на соборе… и если я очень хотел – часы всегда мне дарили пять минут – передохнуть, собраться с силами. И я написал рассказ «Божья помощь» – о том, что пять минут, если они очень нужны, Бог подарит всегда. Но если, обнаглев, ты будешь требовать десять и двадцать – ничего не получишь. Это я понял тут. И в эти же годы, в доме Мурузи, Бродский смотрел с балкона на эту же церковь.

Очень важно, что здесь, рядом, в местах дислокации Преображенского лейб-гвардии полка, оказались, вернувшись из эвакуации, и Бродский, и Довлатов, и Горбовский, и Уфлянд, теперь здесь живет Кушнер – «Преображенский полк» петербургской литературы сложился здесь – эти улицы и переулки «отдают нам» то, что впитали в себя раньше.

Потом мы переехали в новостройку, где вокруг не было абсолютно ничего. Все, что я любил, исчезло. Ровное поле. Но вдруг и там стали «рисоваться картины». Я закончил институт, добирался на работу. Помню, как мы стоим на остановке, отвернувшись от ветра, и снег лепит сугробы у нас на спинах. Потом резко поворачивались, вглядывались вдаль – не показался ли автобус? Различить их можно было по огонькам: двенадцатый – красно-синий. Шел понятно откуда, но непонятно куда. Тридцать первый, желтый и зеленый, вез прямо к далекому метро. Радость! Или – общий хохот, когда приходил уже третий подряд ненужный номер. Это уже был наш «театр на окраине», такой бурной «реакции зала» я не видел больше нигде.

И еще один «театр». Поначалу исчезли продукты, а потом – алкоголь. И алкаш Боря, со связями в магазине, вдруг сделался главным, мог теперь осчастливить любого в километровой очереди. Сказать кому-то: «давай деньги, возьму», а кого-то унизить. И сделался этаким вдруг монархом, «казнил-миловал». Мой рассказ о нем – «Боря-боец» – принес мне первый успех в литературном мире. Так что та «командировка на окраину» оказалась полезной.

Но после я сделал все возможное, чтобы вернуться в центр, и вот я оказался на Невском, в доме 13. Этот угол Невского и Большой Морской – самый лучший угол в мире – это я понял, многое повидав. Я оказался в квартире, где раньше жила Ирина Одоевцева, поэтесса Серебряного века! В Ленинграде был тогда закон о наследовании писательских квартир – писателями. Это было неплохо: сохранение литературной жизни. Конечно, давали такие квартиры не всем. Но я, счастливчик, успел проскочить в щель между социализмом и капитализмом. При социализме мне бы не дали как беспартийному, а при капитализме – только за деньги. И теперь, когда я возвращаюсь домой, чувствую прилив счастья: неужели я живу в этом красивом доме, в стиле классицизма, так красиво расположенном на углу?

И сколько на Невском вдохновляющих мест! Скажем, Аничков мост. На одном его конце, по признанию Достоевского, он пережил самый счастливый миг жизни, когда вышел от Белинского, который его похвалил.

А я свой самый счастливый момент пережил на другом конце моста, возле «Книжной лавки писателя», когда увидал, как красивая девушка вслух читает своему парню веселый рассказ из первой моей книги, и оба смеются.

И еще было счастье, когда друг мой купил катер, и весь водный Петербург стал наш. Нам такой Питер открылся с воды! И современный, и исторический: подплывали к каким-то обшарпанным дворцам, тогда малоизвестным и потому особенно таинственным – например, дворец Бобринского, внебрачного сына Екатерины Второй. Еще можно было высадиться на Новой Голландии, хотя там была военная часть, но почему-то мы там вылезали и даже купались.

Или – просто мчались, подпрыгивая на волнах, по Неве! Или вставали вдруг в Петропавловке и жили там неделю, совершенно новой жизнью! Свобода! Счастье – жить в нашем городе. Надо только поймать его – и не отпускать. Я про это написал «Безумное плаванье».

Сейчас город чистый, красивый. На мой взгляд – слишком даже ухоженный: нет таинственных, заброшенных мест, которые раньше так волновали. Публика приятная, спокойная… может, даже слишком спокойная: не хватает огня: молодежь больше смотрит в мобильники, чем друг на друга. И – нет насиженных, знаменитых мест, где бы собиралась «своя публика». Именно в таких местах и создается культура, как было, скажем, в «Бродячей собаке» в Серебряном веке. Но все равно – город воспитывает людей. В Москве – толпа, а у нас – променад. И как приятно – выйти с Московского вокзала и пойти не спеша по Невскому. Дойдешь до Дворцовой, вдохнешь воздух с Невы – и любой стресс проходит!

Ржевка – маленький мир, окруженный лесами и рельсами. Чтобы попасть отсюда в мир большой, надо ехать на трамвае или электричке. Лишь много позже здесь появится такое чудо современной техники, как маршрутка.

Платформу Ржевка найдете, если захотите, на Ладожском направлении. Представьте, что вы твердо решили в выходные отправиться на Ладожское озеро или в Невскую дубровку. Но по пути переругались с попутчиками и выскочили из вагона на первой попавшейся платформе. Возможно, вам повезло, и это оказалась Ржевка. Спокойная, дремотная, садово-дачная, изумрудно-зеленая. Так не похожая на свою ближайшую соседку и дальнюю родственницу с двойной фамилией Ржевка-Пороховые. О, там совсем другая жизнь: быстрая, шумная, почти городская. Когда трамвай везет нас на Пороховые, в детскую поликлинику, мы всю дорогу боимся, что доктор сделает внеплановую прививку, а на обратном пути радуемся, что избежали укола и скоро вернемся в свой безопасный мирок, где невозможно заплутать на чужих одинаковых улицах, поскольку в нашем благословенном тихом краю ни один дом не похож на соседний.

За исключением детской поликлиники, на Ржевке есть всё, что необходимо для жизни – и нет ничего избыточного. Детский сад, куда мы не ходим, потому что у нас есть бабушки. Школа, где мы будем учиться, несмотря на то что она «восьмилетка». Гастроном, универмаг, несколько маленьких магазинов. Кольцо, состоящее из трех расходящихся путей, на которых отдыхают трамваи. Железнодорожная станция, а перед ней – вокзальная площадь с маленькой желто-белой будочкой билетной кассы и стеклянно-бетонным зданием общепитовской столовой, где мы так никогда и не побываем, потому что там «собирается публика определенного сорта», как говорит моя бабушка.

Планета Ржевка – зеленая, обитаемая, ее берега омывают таинственная речка Лубья, на которую нам ходить нельзя, и безымянный пруд, несущий свои поросшие ряской воды неподалеку от нашего дома. На пруд нам тоже ходить не слишком можно, но зимой, когда он как следует замерзает, – ладно уж, так и быть. Надо же детям где-то кататься на санках.