Наталия Соколовская - В Питере жить: от Дворцовой до Садовой, от Гангутской до Шпалерной. Личные истории

Конечно, им вчетвером не страшно гулять по мертвецкой улице. А может, Ленка всё выдумала? И в обитаемых с виду домах живут самые обычные люди, а заколоченные развалюхи скоро снесут и построят на их месте что-нибудь полезное?

От ручья пахло обыкновенной канализацией, а вовсе не ядовитой химией, но я не стала в него наступать: пахнуть какашками ничуть не лучше, чем превратиться в какашку.

За деревянными заборами садоводств бурлила жизнь: кто-то копал землю, кто-то шел в гости, слева пилили дрова и слушали радио, справа лаяли собаки.

На зеленом обманном мосту через Лубью стояла незнакомая бабушка с двумя маленькими внуками. Они швыряли в воду куски зачерствевшей булки – кормили уток. Я храбро прошла по мосту, и он, конечно, не провалился подо мной. Врунья Ленка!

Камни, торчавшие из кусачего асфальта, не стали выше и не вонзились ни в чьи пятки. Всё обман!

Мимо Погребов я пробежала, глядя в сторону, на щелястый забор с крапивой. Промелькнули справа желтые двухэтажные дома, быстро нашлись ворота в бесконечном доме: одинаково широкие что с нашей стороны, что с противоположной. Баба-яга уже уехала на своей телеге, но, наверное, и она была честной старушкой.

Когда я вернулась на нашу площадку, там под бдительным присмотром двух бабушек и одной мамы гуляли Катя, Марина и Юля.

И я рассказала им всё. Про Ленкин пустырь! Про ручей! Про мост! Про Погреба! Никаких чудес вокруг не было, нас окружала обыкновенная простая жизнь.

Мы ждали Ленку, чтобы посмеяться над ней, но обед загнал нас домой.

Папа лежал на диване и с закрытыми глазами думал философские мысли. Я разбудила его и рассказала про Ленкино вранье. Вместо того чтобы рассердиться и запретить мне играть с этой лживой девочкой, он пожал плечами и сказал, что каждый со скуки что-нибудь да придумывает.

После обеда мы снова собрались на площадке, чтобы дождаться Ленку, но она так и не вернулась. Наверное, обошла дом с другой стороны, чтобы не смотреть нам в глаза. Врунья, врунья!

Мои рассказы о приключениях по ту сторону бесконечного дома раздвинули границы нашего мира. Планета Ржевка оказалась гораздо больше, чем мы предполагали, и ее нужно было заново открыть.

Этим летом каждая из нас (в сопровождении старших, конечно) побывала за пределами изведанных земель.

Оказалось, что Маринина бабушка хорошо знает Бабу Ягу в ушанке и покупает молоко только у нее. Никакая она не Яга, а просто молочница из Ковалёво, а валенки и ушанку носит потому, что старая, и кровь ее не греет. Бабушка нарочно взяла Марину с собой, и они долго стояли возле бесконечного дома, разговаривали с Ягой, которая на самом деле не Яга. Кстати, и бесконечный дом имеет начало и конец: когда к Юле приехали из города двоюродные сестры, они играли в казаки-разбойники и обошли этот дом вокруг. Он и вправду очень длинный. Но не длиннее Камышинской улицы, на которой стоит.

В выходные, наступившие после разоблачения Ленки, меня отпустили с папой в садоводство купить клубники у частника. Был знойный день, мы шли по колючему асфальту, но камни не прорастали сквозь нашу обувь. Папа сказал, что никакие это не скалы, а обычная щебенка, которую насыпают под асфальт, чтоб он был крепче. А потом асфальт постепенно стирается, потому что по нему много ходят, и щебенка проступает наружу – она так просто не сотрется. Был хороший день, и мы долго стояли на зеленом мосту через Лубью – просто так, даже уток не кормили. А потом через мост проехала машина – и не провалилась в реку.

Дольше всех не поддавались Погреба. Казалось, что их-то Ленка выдумать не могла, ведь там же настоящие домики в земле. Но вдруг оказалось, что у скучного Катиного соседа на Погребах есть свой погреб. Он там картошку хранит, а труба – никакая не труба, а вентиляция. В доказательство своих слов он принес несколько мелких грязных картофелин, а Катя вынесла их во двор.

Мы договорились не замечать Ленку, да она и сама к нам больше не подходила – пропадала целыми днями на своей площадке или где-то еще. Мы даже установили за ней слежку: когда ушла, в какую сторону, когда вернулась, откуда, – но быстро запутались в очередности и сторонах света.

А потом Ленка уехала в город, потому что ее мама вышла там замуж. Они теперь живут в большой квартире напротив ЦПКиО. И Ленка гуляет на самой лучшей площадке города как у себя во дворе. Так моей бабушке рассказал ее дедушка, а старый морской волк врать не будет.

Лет десять назад на светлой кирпичной стене дома № 23 по проспекту Елизарова появилась надпись: «Удави современника!» – с жирным восклицательным знаком на конце фразы. Мне нравятся такие советы. Я иногда и сам, прогуливаясь с ведерком краски в одной руке и кистью в другой, делюсь с городскими стенами подобными практическими советами. Надпись держалась долго, краска была хорошая. Даже сейчас (на дворе осень 2014-го), если вглядываться внимательно, фразу разобрать можно. Я это говорю к чему: хочешь оставить след в каменной летописи родного города – краску выбирай качественную.

Когда-то он назывался Палевский. Потом его сделали Елизаровским. Сорок лет ровно я шагал по его асфальту до станции метро «Елизаровская». Вру, конечно: во-первых, не всегда ровно, во-вторых, не совсем сорок. Надо вычесть из заявленных сорока годы, пущенные на жизнь семейную. Хотя прожиты они не напрасно. Детей трое, жен – две, луна в небе одна.

Станцию метро «Елизаровская» один мой знакомый реббе ласково называет «Елеазаровская» – должно быть, в честь благочестивого библейского старца, замученного за то, что отказался есть языческую жертвенную свинину. «Елизаровская» – та самая станция, что находится за остановку до «Ломоносовской», описанной Сергеем Довлатовым в рассказе из сборника «Чемодан».

Был такой фабрикант Паль. Был и был, мне-то до него что. Ну владел он ткацкой мануфактурой, ну назвали в честь этого немца много городских мест в районе, где он хозяйничал. Некоторые названия остались: больница Палевская, Палевский сад…

Елизаров мне ближе по композиции. Революционность его практическая. Когда я работал в Эрмитаже (кто не знает, это такой музей) – а отработал я в Эрмитаже ровно двенадцать лет, – раз в году, в январе, по-моему, на Малом эрмитажном подъезде вывешивался листок с планом. То есть это был план безотлагательных реставрационных работ – тех работ, не сделай которые, все порушится, включая скелет китов, на коих держится Евразия и Афроамерика. И в первой его строке значилось: «Реставрация исторической лодки, на которой В. И. Ленина переправили через озеро Разлив». Пункт из плана воспроизвожу по памяти, но формулировка по сути правильная. Хранилась эта историческая лодка в доме-музее… Вот, хотел сказать «Елизарова», но выяснилось, что не Елизарова, а Емельянова. Надо бы, конечно, поправиться и убрать неверную информацию, чтобы в очередной раз не выставлять себя идиотом, но это же художественная проза, и к ней неприменимы законы, диктуемые окружающей нас действительностью. Тем более чуть выше я объявил, что Елизаров мне ближе по композиции.