Наталия Соколовская - В Питере жить: от Дворцовой до Садовой, от Гангутской до Шпалерной. Личные истории

Цитата про «сто километров» выводит меня из равновесия окончательно. Я падаю на домашний ковер и хватаюсь за оледеневшее сердце. Сто километров льдов, острых иголок вьюги, выжигающих глаза и рассудок! Сто километров Севера, вымораживающего любую жизнь! Существо, отметившее свое присутствие в этом мире процитированными википодробностями, наверняка не читало в юности ни про капитана Татаринова, ни про капитана Гаттераса. Бог ему судья, этому двуногому существу, оставляю его в покое.

Улица капитана Седова проходит через мое сердце, куда бы я свое сердце ни перемещал в координатах планеты. Улица Николая Пинегина проходит параллельно Седова. Параллели, как учил Лобачевский, сходятся.

На западе мой неблагополучный район соседствует с Купчино. Сразу за железной дорогой начинаются его нечеловеческие постройки. Не ходите туда, там страшно. Там ангелы над крышами не летают, там ходит вокруг кинотеатра «Слава» рыжий человек на ходулях и ворует из колясок детей. Если все же вы окажетесь в Купчино и услышите за спиной шепот, не оборачивайтесь, не прислушивайтесь к нему, а бегите поскорей прочь. Обернетесь – и превратитесь в тень, зыбкую бесплотную тень без памяти, без настоящего и без будущего. И будете ходить за другими, как до этого ходили за вами, чтобы шепотом привлечь их внимание и тоже обратить в тень. Когда-нибудь все Купчино станет тенью, и назовут его Город тени.

Пять лет я прожил в Купчино. Знать бы, по какой ведомости надо проходить человеку, чтобы пять этих бесконечных лет мне зачли хотя бы за десять (а они тянут на все пятнадцать).

Вот еще четыре убедительных подтверждения страшной жизни в этом районе.

1. В Купчино на улице Бухарестская до сих пор живет человек Гаврилов. На самом деле это не человек. Не поступает так человек с книгой. Он ведь что – придет ко мне и сидит, сидит, читает, слюнявит палец, проводит им с треском по сгибу на развороте. Все книжки после этого кособокие и в пятнах бледно-желтой слюны. А книжка «Синий тарантул» светится по ночам зеленым.

2. В поселке при Кирпичном заводе (Южное шоссе, 55) живут кирпичники. Не знаю, как сейчас, но тогда, в годы моего школьного отрочества, страшнее их были только милиционеры. Подойдет такой кирпичник к тебе, вынет из клешей финку и зарежет тебя к чертовой матери. Директора нашей школы фронтовика Виктора Алексеевича, когда тот сделал кирпичникам замечание за разбитые фонари у школы, кирпичники скрутили ремнями и понесли на руках топить на знаменитые купчинские карьеры. Хорошо, фронтовик-директор когда-то прошел ЭПРОН – развязал себя под водой и выплыл.

3. Населению этих прóклятых мест свойственно особенное коварство – омрачать праздник выпускникам.

Когда в 70-м году в подвале дома напротив школы мы перед выпускным вечером спрятали шесть бутылок «Агдама» (чтобы в ночь на «Алые паруса» было чем освежить горло), у нас все бутылки сперли. Представляете? У других праздник – фейерверки, Нева, Ассоль, Александр Грин, – а мы, наш 10 «Б», как евреи на рекáх Вавилонских – седóхом и плáкахом, внегдá помянýти нам об «Агдаме».

4. Особо опасен в Купчино общественный транспорт. Вот пример: еду я поздно вечером из Купчино домой на Седова. Автобус пустой, в салоне, кроме меня, никого. На остановке, сразу после поворота с проспекта Славы на Софийскую улицу, в автобус входит еще один пассажир. В руке у нового пассажира урна – знаете, такая круглая металлическая со стойкой и тяжелой основой, урны этой конструкции тогда на всех остановках были. Ну, думаю, все, приехали. Долбанут меня сейчас по голове урной, и улечу я за сини горы собирать для ангелов мухоморы. Перекрестился я сикось-накось, а тот, что с урной, смотрит мимо меня и говорит, обращаясь к кому-то третьему, которого с нами нет: «Что, мама, дождалась, сука? Сейчас приеду и убью, на хрен, заколебала!», – и помахивает грозно адским своим оружием. У меня отлегло от сердца: слава богу, смерть опять дала мне отсрочку. Сегодня будут убивать не меня – пассажир с урной едет убивать маму.

Когда Господь на страшном суде начнет судить порайонно землю, то Купчино на адской сковороде займет место где-то между нью-йоркским Гарлемом и каким-нибудь людоедским Конго. Единственное, что, возможно, зачтется ему в оправдание – все-таки здесь жили несколько человек, не приди которые в этот мир, он бы обнищал и скукожился, как старик на церковной паперти. Олег Григорьев, Боренька Миловидов, Дима Новик, еще кто-то, кого забыл. Впрочем, весы судьбы – очень хитроумная штука. Чашка с этими несколькими вряд ли способна перевесить неподъемную жесть Жабыко или блюдце с бледно-желтой слюной страшного нечеловека Гаврилова.

В поэзии Володарский мост почти не отмечен. Ну разве что в известной частушке:

Не знаю, осуществил ли герой частушки свой опасный эксперимент, но мой приятель Юра Степанов рассказывал мне однажды, как он в числе других пассажиров рейсового автобуса чуть взаправду не навернулся с моста имени товарища Володарского. Дело в том, что у водителя автобуса случился эпилептический припадок, и автобус потерял управление. Хорошо, люди заметили непонятные маневры машины и что-то такое сделали, чтобы избежать катастрофы. А так бы лежать моему приятелю на илистом невском дне с выеденными корюшкой глазами.

Для меня Володарский мост памятен не именем Володарского, хотя к убиенному комиссару по делам печати, пропаганды и агитации я отношусь с сочувствием. Умереть в 1918 году за мечту о стране-утопии совсем не одно и то же, что умереть через двадцать лет сами понимаете почему.

Памятен мне мост Володарского втекающей в него Ивановской улицей, и даже не самóй улицей, хотя она для меня много что значит, а библиотекой на этой улице – я имею в виду «Абрамовку», библиотеку имени Федора Абрамова, – и даже не столько библиотекой, сколько теплой майской субботой, когда мы с писателем Носовым вышли из этой библиотеки и устроились на зеленом скате насыпи под въездом на мост рядом с каменным товарищем Володарским. А предшествовало этому вот что. Я в тот же самый день, но на полтора часа раньше, выступал в библиотеке неподалеку и за это свое выступление был премирован бутылкою коньяка. Пикантность ситуации состояла в том, что библиотека-то была детская. А Носов, выступавший во взрослой, получил только благодарность слушателей.

Несправедливость мы исправили просто: за углом на улице Бабушкина в магазине взяли хлеба и сыра (благо что коньяк у нас был) и отправились к каменному герою книжки Сережи Носова «Тайная жизнь петербургских памятников», то есть к товарищу Володарскому.