Наталия Соколовская - В Питере жить: от Дворцовой до Садовой, от Гангутской до Шпалерной. Личные истории

Просто. Трое моих приятелей по сидению в Палевском садике и укачиванию неукачиваемых детей (Диккенса я читал без них) решили эту задачу так.

Скинулись по столько-то и по столько-то и купили биотуалет на троих.

Выхожу я как-то раз из метро «Елизаровская», смотрю – на выходе Завадский Андрюха. И на шее у Андрюхи плакат. А на плакате – надпись во весь плакат: «Туалет „М“-„Ж“, десять шагов направо». Я схитрил и не стал здороваться, дай, думаю, проверю про туалет. Отсчитал десять шагов направо, смотрю, Леухин Валька переминается, будто вот сейчас обоссытся. А перед ним пластиковая кабина. И при кабине на раскладном стуле Серега Мухин сидит, как сыч, и звонкой мелочью в стакане потряхивает. Я ребятам говорю: «Здрасьте!», а они смотрят на меня, как на суслика, капиталисты хреновы. «Ну что, – говорю, – поднялись на естественных потребностях человека? По домам, небось, разъезжаетесь на машине марки „форда“ и костюм себе шьете, как у лорда?» – «Типа того», – отвечают нестройно оба. Возвращается от метро Завадский, снимает с себя плакат и вручает Мухину. Тот встает, отдает Завадскому стакан с мелочью, на шею надевает плакат, меняются. Я вижу, не до меня им, при капитализме, будь он проклят, не забалýешь. Он выпивает из человека все человеческое. «А помните, как мы в Палевском…» – начинаю я, но Мухин меня перебивает. «Извини, – говорит, – работа. Приходи как-нибудь в другой раз, когда у нас клиентов поменьше. А ты прыгай, прыгай, не отвлекайся, – переключается он на Вальку, – Господь терпел и нам велел, разве не знаешь? – Снова смотрит на меня, объясняет: это он у нас живая реклама. Создает видимость очереди. Русский человек, он же как – увидит очередь, и надо не надо, а обязательно в эту очередь встанет».

Этой народной мудростью я заканчиваю свою повесть. К жизни в неблагополучном районе Бог меня приговаривал дважды. Оба раза я на Него не гневался, но смиренно проносил свою ношу. А по закону тройственности, если в одну реку ступаешь дважды, непременно ступишь в нее и в третий раз. Ну, может быть, не в нынешней форме, а скажем, дождевым облаком, похожим на небесного крокодила. Возвращусь я сюда однажды, выцежу из себя пару слезинок – то ли дождик с высоты брызнул, то ли птица сикнула, пролетая, – и кто-нибудь посмотрит с земли и раскроет над головой зонтик.

В детстве я не любила проспект Стачек.

Во-первых, когда мне было одиннадцать, я часто гуляла в парке Екатерингоф, и мне было там одиноко, скучно и грустно. Конечно, я бодрилась, залезала на верхушки высоких деревьев, а потом наконец нашла себе дурную компанию. Но все это происходило от скуки и тоски.

Во-вторых, проспект Стачек ассоциировался у меня с ранней советской эпохой. Я мало что знала о двадцатых годах и представляла их по книжке «Республика ШКИД» и рассказам бабушки о детстве (которое, впрочем, прошло в украинском селе Волица Полёва). Квадратные штаны, черные и чесучие, из грубой ткани, да еще и с заплатами.

Разбитые серые ботинки. Засаленные кепки. Строгие порядки: с работы не уйдешь, и уже в тринадцать лет и семь утра надо быть на заводе. Копченая рыба с куском хлеба на завтрак, обед и ужин. Зимой – одна мороженая картошка. Примус. Скарлатина. Трамваи, на которых приходится ездить снаружи. Я мысленно вставляла себя в тот контекст, конечно, не девочкой вставляла, а пацаном, – и мне там очень не нравилось.

На самом-то деле 94-й год был немного похож на 24-й. А я (в ботинках на два размера больше) была чем-то похожа на того парня. Так вообще часто бывает. Смотришь на себя со стороны и говоришь: всего этого нет, все это не имеет ко мне никакого отношения. И вдруг оказываешься в этом по уши.

А когда я уже стала взрослой и упомянула в разговоре с отцом, что не люблю парк Екатерингоф, папа сказал:

– А я вот – очень люблю. Когда мы только что приехали в Ленинград из Казахстана, я часто ездил с мальчишками сюда купаться. В Бумажной речке. Там и дерево есть, помнишь, такое нависшее над водой?

Понемногу я стала привыкать к проспекту Стачек. Я выросла и постоянно ездила по нему взад-вперед то на машине, то на маршрутках. Стояла на нем в пробках. Выходила и шла пешком. Застревала под ним в метро, в тоннеле между «Нарвской» и «Кировским заводом» («Что, распрыгался, козел, да? Распрыгался, да?» – и мы поехали). Папу моей дочки, фотографа, чуть не побили однажды гопники Нарвской заставы, которых он попытался заснять, а потом сами же заявили на него в милицию, когда он дал сдачи. Пять лет назад я провела полгода, делая корпоративный брендбук для одного оборонного завода, располагавшегося по соседству. Мы взяли больше сотни интервью у самых разных людей с этого завода – от директора до рабочего, от инженера до уборщицы. Знаете, бывают такие детские книжки со множеством маленьких наклеек: городок, который нужно населить? С той поры моя Нарвская застава населена заводчанами:

– угол Промышленной и Турбинной – киоск «Пиво-воды», где работал однорукий ветеран войны;

– Нарвский универмаг – рюмочная, которую называли «Радио-няня», потому что на заводе изготавливали и радиодетали;

– речка Екатерингофка – там после войны утонул старший брат одного из именитых заводчан;

– и многое другое.

Везде наклеено по фигурке. А кое-где они располагаются даже в несколько слоев-эпох. Так проспект Стачек с окрестными улицами стал для меня еще ближе и роднее.

И вот я еду по проспекту Стачек, снова за рулем, стараясь не попадать в его чудовищные колеи. Еду и думаю о том, что у меня двое детей, но мне хочется и третьего – большого, приемного ребенка.

У моих друзей есть приемные дети; я уже несколько лет читаю форумы; я в деталях знаю, какой ад в детских домах, и как этот ад приходит в семьи приемных родителей, и как они помаленьку, с годами, ценой невероятных усилий помогают новому члену семьи «стать своим». Знаю, какой трудной бывает эта работа по адаптации и с какой жутью приходится сталкиваться людям в ребенке и в самом себе. Уже несколько лет я предпринимаю различные шаги с тем, чтобы подготовиться ко всему этому. Теперь же младшая дочь подросла, ей два, наступило лето, а с ним и время решительных действий: я записалась в школу приемных родителей и собираю документы.

И вот я еду по проспекту Стачек, и мне приходит на ум дурацкая аналогия. Я думаю о том, что, в сущности, воспитание приемных детей – или, если можно так выразиться, мода на приемство, – чем-то похоже на ремонт проспекта Стачек своими силами. Вот как если бы жители вышли однажды, скинулись на инструменты и материалы, нарядились во что не жалко и давай ремонтировать, и каждый берет себе свой квадратный метр этой дороги. К примеру, я беру на себя ответственность вот за этот пятачок – вот за этот.